Новые направления
развития социологической теории
и горизонты социальной политики
НАУКА. КУЛЬТУРА. ОБЩЕСТВО.
№ 1, 2008
с. 3–23
Монополизация государством денежной эмиссии на практике всегда означала и означает стремление власти установить контроль над целями развития общества, существенно затрудняя (а временами и уничтожая) возможности наиболее эффективной самореализации индивидов, экономических субъектов, отдельных производств, отраслей, регионов и стран, а, следовательно, способствуя формированию ситуации, характеризуемой высоким риском социального распада.
Новые направления
развития социологической теории
и горизонты социальной политики
В. В. МАРТЫНЕНКО
Иной мнит себя повелителем других, что не мешает ему быть рабом в большей еще мере, чем они.
Жан Жак Руссо [1]
Монеты научной власти, на которых О. Контом было впервые отчеканен термин «социология», вошли в обращение и получили общественное признание сравнительно недавно, но уже подверглись существенной девальвации. Правда, в начале тернистого научного пути не было ничего. Имеется в виду не пустота или туманная неясность, которая всегда присутствует началу любого мыслительного процесса, а просто-напросто ничего. Обществу как проявлению указанного «ничего», которое последующие мыслители определили как познающую себя и себя же воспроизводящую самосовершенствующуюся реальность, иногда именуемую в ненаучной литературе Бог, Создатель, Творец, Демиург и т.д., это состояние в течение определенного времени должно было быть по душе. С этой точки зрения указанное ничего можно представить в качестве первого и единственного всезнающего коллективного социолога, являвшегося гомотопическим подобием общества. Причем можно считать, что у человека в этом ничего было все для счастливой жизни, поскольку о самой этой жизни у него еще не было ни времени, ни сил задумываться. Однако со временем ситуация изменилась. С появлением относительно свободного времени у отдельных членов общества, которое усиленно делилось и стало само себе напоминать слоеный пирог, возникли критические рассуждения вокруг нашего ничего. Эти рассуждения, первоначально называвшиеся φιλοσοφία или τά μετά τά φυσικά, на очередном этапе развития этого ничего и приобрели научное благозвучие под анаграммой, смешавшей греческие и латинские слова — социология. Последняя, будучи еще непризнанной академической наукой, сразу же заявила о себе как об источнике высшего истинного знания, отражающего состояние, условия и перспективы развития общества, которое в одночасье из ничего превратилось во все.
Подобным притязаниям первых социологов, вызвавшихся конкурировать с Богом и занявшихся конструированием социетальных миров в течение недели, естественно, не суждено было сбыться. Более того, энтузиазм по поводу создания рационально и научно организованного общества оказался еще и запятнан результатами практических «опытов» по реализации теоретических разработок в области социологии. Проявлением этого явилось разочарование в глобальных социальных теориях, претендовавших на знание социальных законов и видение путей достижения идеальной организации общества. Одним из последствий указанного разочарования является новый расцвет так называемой критической теории, которая собрала «под свои знамена» достаточно разнящиеся по своим целям и мировоззрению направления социологической мысли: от реанимационных версий марксизма и закамуфлированного припудриванием фашизма до постмодернистских концепций. Если вспомнить слова одной из революционных песен — «кто под красным знаменем раненый идет?» — то они своим особым колоритом могут отчасти «озвучить» и охарактеризовать современное состояние социологической теории.
Сторонники постмодернизма вообще отрицают наличие и саму возможность выявления общих законов общественной жизни, а следовательно, и необходимость общей теории. Тем не менее, подобный подход, хотя и имеет достаточно большое число сторонников, не является определяющим, а уж тем более корректным. Ряд современных социологов, отмечая, что в наши дни «исчезает, распадается огромное поле классических социологических исследований и в его, можно сказать, оптимистическом варианте, и в его критической версии, питаемой культурпессимизмом», и рассматривая вопрос о том, «можем ли мы по-новому определить сферу социологии или мы должны признать, что ее дни уже сочтены и на смену социологическим должны прийти новые интеллектуальные подходы, подобно тому, как социология заменила философию права и государства или частично заняла их место»[2], вполне обоснованно заключают, что для отстаивания такого радикального вывода как «смерть социологии» сторонникам постмодернизма следовало бы выдвинуть более конкретные и обоснованные аргументы.
Сегодня не снята с повестки дня задача, связанная с формированием внутренне непротиворечивой социологической теории, которая бы обоснованно притязала не на целостность познания общества, но на открытие базовых социальных законов (как детерминистических, так и стохастических), определяющих основные тенденции его видоизменения. Точка зрения, согласно которой, социальная теория в настоящее время приобретает все больший вес [3], и столь же весомой становится и теоретическая концептуализация социальной политики, представлена далеко не единственным числом. Другое дело, что в массе своей среди социологов произошло осознание принципиальной подверженности социологических теорий ошибкам, заблуждениям и мифотворчеству; что любое социологическое знание следует рассматривать не как истину в последней инстанции, а как аппроксимацию к ней.
В настоящее время часто выделяются (хотя и с определенной долей условности) примерно восемь-десять основных социологических парадигм [4], или научных концепций, «поглощающих» большинство современных социологов. Последние при этом могут специализироваться на различных направлениях социологических исследований, число которых (свыше 100) постоянно возрастает. Вместе с тем в рамках парадигмы социального конфликта главное внимание фокусируется на исследовании возможности одних социальных групп доминировать над другими, и способности этих «других» противодействовать этому доминированию. Парадигма социальной эволюции (которая включает в себя явных и неявных последователей социального дарвинизма) предполагает особое внимание к исследованию базовых условий и характера социального прогресса общества. Представители «неоэволюционизма» отказались, правда, от идеологии социального детерминизма, внеся в свои концепции понятие вероятности и доказывая, что исторические случайности оказывают существенное воздействие на процесс социальной эволюции, который не обязательно связан с понятием социальный прогресс, а может включать в себя и социальный регресс. В качестве особой парадигмы в контексте теоретического видения социальной эволюции и социального прогресса следует выделить марксизм, или точнее парадигму исторического (экономического) материализма. Данная парадигма, хотя и разрабатывалась с прицелом на изменение политического и общественного устройства, прежде всего, ведущих стран Западной Европы, наибольших успехов в этом отношении достигла в России и привела к существовавшему в течение практически всего XX в. разделению социологии (в чем-то напоминающее разделение христианской церкви) на восточную и западную. Вместе с тем марксистская парадигма и на западную социологию оказала свое влияние, которое до сих пор прослеживается во многих теоретических построениях современных социологов [5]. Позитивистская парадигма, связанная, прежде всего, с именем О. Конта и заложившая основу развития западной социологии, также тесно примыкает к парадигме социальной эволюции. Правда, в настоящее время явных приверженцев позитивистской парадигмы не существует. В своем несколько измененном виде (неопозитивизм) этот подход направлен на выявление и раскрытии причинно-следственных связей социальной жизни. Парадигма структурного функционализма, или парадигма социальных систем, родоначальником которой считается Т. Парсонс [6] в своих основных разновидностях предполагает исследование взаимосвязанных функций, которые исполняют различные элементы социальной системы по отношению к социальной системе в целом. Этнометодологическая парадигма (основатель — американский социолог Гарольд Гарфинкель [Harold Garfinkel (род. 1917)] требует анализа того, как люди формируют свои взгляды и представления о смысле социальной жизни и необходимой социальной организации в процессе самой жизни. Ее сторонники сосредоточивают свое внимание на структуре явных (открыто разделяемых всеми) и неявных (обычно негласных) правилах и знаниях, позволяющих обеспечивать устойчивое социальное взаимодействие между людьми. Последние при этом рассматриваются в качестве «практических теоретиков», совместными усилиями определяющих значение и понимание действий друг друга.
Близкая по духу к этнометодологии, парадигма символического интеракционизма [7] предполагает конкретные исследования процессов социального взаимодействия индивидов, в рамках которых формируются и модулируются частные и общие мнения, модели, шаблоны и привычки социального поведения, иерархическая структура общества. Иногда в рамках парадигмы социального интеракционизма выделяют так называемую драматургическую концепцию исследования общества, предлагающую рассмотрение социальной жизни с точки зрения существующих аналогий между ней и театральным представлением. Однако в качестве базовых оценок и подходов драматургическая концепция несколько противоречит идеям теории социального интеракционизма. Поэтому более правомерным представляется выделение ее в качестве особого направления социологической мысли, имеющего свои цели, задачи и тенденции развития [8]. В то же время общим для данных социологических парадигм является методология «соприсутствия», предполагающая рассмотрение и анализ поведения и поступков людей в присутствии друг друга, исследование социальной жизни в относительно узком межличностном пространстве, однако вне исторических рамок.
В современной семье социологических парадигм выделяется также феминистская парадигма, фокусирующая основное внимание на исследовании проблем мужского доминирования в обществе и влиянии этого доминирования на общие условия, изменения и характер социальной жизни. При этом ставится вопрос о необходимости определенного переформатирования социологических теорий с учетом особенностей женского взгляда на проблемы социального мироустройства и его изменения.
Видное место занимает и парадигма рационального выбора, представляющая социальное поведение индивидов как основанное на объективных интересах и их осознанном взаимодействии в целях достижения максимальной полезности. Отдельные сторонники данной парадигмы, получившей широкое распространение в последние два десятилетия прошлого века, выступили с претензией на «замену» социологической теории на методологию теории рационального выбора, претендуя на реалистичность и высокую достоверность в прогнозировании поведения индивидов и социальных групп. Поэтому не удивительно, что эта теория вызвала острую полемику среди социологов. У данного подхода появились и восторженные поклонники, и не менее решительно настроенные критики. В самом общем виде сущность методологического подхода, предлагаемого теорией рационального выбора, состоит в том, что социальная среда, социальная ситуация структурируют альтернативы, имеющиеся перед акторами, будь то индивиды или группы, и оказывают решающее влияние на принимаемые акторами решения. При этом стратегии избранного поведения объясняются преимущественно с помощью контекста ограничений и возможностей, в рамках которых и осуществляется выбор конкретной стратегии.
Кроме названных, существует еще несколько концепций социологического видения, интерпретации и прогнозирования социальной действительности, которые не совсем вписываются в устоявшиеся рамки социологических парадигм и иногда выделяются в качестве самостоятельных тенденций развития современной социологической мысли (концепции П. Бурдье, Э. Валлерстайна, А. Гидденса, М. Фуко, Ю. Хабермаса и др.). Вместе с тем само их существование вынуждает отчасти согласиться с мнением американского социолога Дж. Тернера, который считает, что «многое из того, что именуется социологической теорией, в действительности представляет собой непрочную связку подразумеваемых допущений, неадекватно определенных понятий и нескольких неясных и логически не связанных предложений. С точки зрения перспектив идеальной научной теории, социологическому теоретизированию предстоит еще пройти немалый путь»[9].
В целом в настоящее время теоретический пафос современной социологической науки в основном формируется в процессе ее диалога со смежными, сопредельными социально-гуманитарными дисциплинами и интеллектуальными движениями. В рамках этого диалога обсуждается концептуальный силуэт настоящего и будущего общества, его «пакетные» понятия. Наблюдается также размывание границ между социальными науками и науками о человеке[10], их можно сказать естественнонаучное «оплодотворение», синтез когнитивных наук и социальной эпистемологии, и в то же время своего рода социологизация естественных наук [11]. Сегодня в интеллектуальном сообществе прослеживается осознание того, что перед комплексом социальных дисциплин открываются новые горизонты, возникают новые вопросы [12], дают о себе знать новые ситуации, требуют своего объяснения новые процессы, которые, с одной стороны, ведут ко все возрастающей интеграции социума, а с другой — таят в себе опасность и риск социального распада.
Одним из направлений современной социологической науки является своего рода вычленение семейств теоретических программ новейших исследований, использующих и реформулирующих идеи, относящиеся к различным теоретическим концепциям [13], осуществляя их тестирование и взаимное наложение, а также компьютерное моделирование в интересах приращения социологических знаний. Соответственно при таком подходе социологическая теория уже не рассматривается как «закрытая» неподвижная система. «Единицей» методологического анализа становится «серия» теорий, обретающих статус таковых по мере их изменения и расширения. Возникает некая многолистная структура концепций, связанных между собой на пограничных участках и плавно переходящих одна в другую, находящихся в постоянной динамике [14]. Тем самым акценты передвигаются в сторону убедительности, согласованности, внутреннего достоинства, выявления продуктивности/непродуктивности и эвристичности результатов социологического поиска. Одной из целей этого направления социологии является оценка и характеристика имеющихся и возможных точек роста социологической теории [15]. Подобный подход, кстати, имеет значение и для улучшения качества преподавания и обучения социологии студентов, поддерживая тем самым основы для дальнейшего воспроизводства и развития социологии как академической науки. Он также способствует тому, что социологические идеи и понятия, выработка социологического воображения [16] и социологической гибкости ума становятся катализаторами современного научного развития в целом, рефлексивными формами общественного сознания, которые находят свое институциональное выражение в общественных структурах.
Вместе с тем нельзя не признать и тот факт, что пока наблюдается острый дефицит в концептуальных прорывах теоретического видения современного социального мира, что составляет одну из основных проблем и для современной социологии, и для проведения эффективной социальной политики. Заметим также, что, анализируя современные социологические теории, можно придти к заключению, что имеешь дело с чемоданом с двойным дном — настолько хитро упаковано его содержимое, отражая двойственность установок в мышлении самих теоретиков — да, еще и без ручки, так что непонятно, с какой стороны за него браться [17].
Отчасти слабость современной социологической теории, как подметил С. Сайдман, заключается в том, что она «оторвалась от тех конфликтов и публичных дебатов, которые питали ее в прошлом; обратилась внутрь себя и стала самореферентной. Социологическая теория сегодня производится и потребляется почти исключительно социологическими теоретиками»[18]. Кроме того, подобного рода социологическое теоретизирование часто стремится сформировать интеллектуальные структуры и механизмы понимания, которые преподносятся как главные «хранители» бытийной уникальности социума, социальной идентичности. Но при этом наблюдаются попытки отбросить все, что может создавать какие-либо «информационные шумы», позволяет слышать гул социального мира, воспринимать вибрации современной социальной политики государства и состояния общества. Это теоретизирование притязает на внутреннюю непротиворечивость получаемых результатов, на открытие социальных закономерностей, осмысление подходов к пониманию социальной жизни, ее предназначения и нормативно-правового обеспечения. Однако в значительном числе случаев оказывается, что разрыв между теорией и практикой, столь обычный в истории, в каком-то отношении становится все более глубоким.
Для преодоления указанного разрыва у современного теоретика от социологии исходным пунктом, согласимся с Н. Е. Покровским, должно быть чувство новизны того, что происходит в мире. Эта новизна, если использовать его терминологию, заключается, прежде всего, в «хрустализации» современных обществ [19]. Имеется в виду утончение и «истончение» социальных стабилизаторов, нарастание рисков, угрожающих существованию мира в современной социальной форме. Новизна мира проявляется в том, что ломкость, хрупкость, или хрустализация его социальных структур становится его неизбежным свойством, его качественной характеристикой. Как и все живое на земле, социальный мир рождается, развивается и умирает, распадаясь на составные части с тем, чтобы снова возродится в какой-то новой комбинации. Этот процесс является постоянным и неизбежным. Однако каждое общество, и современные общества в данном случае не являются исключением, далеко не всегда готово к восприятию и пониманию этих глубинных схем, или законов, по которым оно строится, живет и гибнет.
В этой связи особо обратим внимание на тот факт, что в последнее десятилетие двадцатого столетия появилась и стала активно распространяться так называемой концепция «публичной социологии» (public sociology), сторонники которой выступают за расширение границы социологии как академической дисциплины, включение в разработку социологических уеорий и практик более широкой аудитории [20]. Основное требование заключается не столько в изменении или выработке новой методологии получения социологических знаний, сколько в качественно новом стиле и языке социологических текстов, а также новых форм интеллектуального общения и взаимодействия производителей и потребителей социологической продукции. Авторы данной концепции призывают социологов более активно участвовать в общественной и политической жизни, стимулируя дебаты по различным вопросам государственной деятельности и проводимой политики, объясняя и раскрывая цели и задачи (в том числе латентные) набирающих силу социальных движений, общие проблемы формирования и функционирования институтов гражданского общества. При этом выдвигается задача непосредственного участия социологии и социологов в подготовке необходимых изменений в нормативной базе общественной жизни, т.е. прямого вовлечения социологов в политические процессы. Таким образом, можно сказать, что социология и социологи были изнутри подвергнуты примерно той же критике, которую К. Маркс в своих «Тезисах о Фейербахе» (написанных весной 1845 г. в возрасте 27 лет), а также в «Немецкой идеологии» (подготовленной зимой 1845 ⁄ 1846 г.) обрушил на философию и философов. Маркс обвинил их в том, что они «лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его [21], отметив также, что философия к изучению реального мира имеет такое же отношение, какое «онанизм к половой любви» — довольно приятно, но совершенно бесполезно и без всяких результатов [22]. Последние сравнение, кстати, в свое время любили повторять некоторые социологи [например, П. Бурдье [23] (P. Bourdieu
Заметим также, что сохранявший свою силу на протяжении более полувека после занятия социологией статуса академической науки своего рода обет западных философов, занимавшихся даже такими ее разделами как философия морали и политики, оградить философию от задачи разработки рекомендаций по практическим социально-политическим вопросам государственной и общественной жизни, был нарушен. Если, например, один из наиболее влиятельных британских философов XX в. Бертран Рассел [Bertrand Arthur William Russell (1872— 1970)] и выступал публично по вопросам семьи, брака, образования, расовых отношений, войны и мира, то всегда подчеркивал, что он это делал, выходя за рамки философии и рассуждая как отец, муж и гражданин, но не как философ. Однако уже его последователи и сторонники стали активно рассматривать и писать по таким острым социальным и политическим проблемам, как феминизм, отношения полов, медицина, загрязнение окружающей среды, межгосударственные отношения, гонка вооружений и т.д., рассматривая их как составные части «прикладной философии». Сами философы становились членами различных консультативных комитетов по вопросам современной политики и больше не склонны были считать, что их участие в дискуссиях по фундаментальным социальным проблемам означает выход за рамки философии.
В результате, можно сказать, что к концу XX в. для социологии сложилась ситуация, которая стала напоминать времена вступления социологии в сообщество академических дисциплин. Вновь возникают вопросы о ее роли и месте, ее значении для общества, о конкретных потребителях ее продукции, существующей в виде научных знаний, научных теорий, а также идеологических установок. И здесь необходимо отметить, что социология, как и многие другие гуманитарные науки, в той или иной степени всегда была завязана на и интересы государства, потребности политической власти [24]. Стремление к власти и ее удержанию в той или иной степени всегда предполагало и нуждалось, с одной стороны, в оценке реально складывавшейся социальной картины, анализе настроений, складывающихся у определенных социальных групп и социальной массы в целом. А с другой — в идеологическом влиянии на социальную жизнь, в воздействии на общественные группы и манипулировании общественным мнением. Все это, естественно, оказывало и оказывает двойственное воздействие на развития социологической теории. Кроме того, в социологических исследованиях нуждалось (особенно в условиях демократии) и политическое общество в целом. В данном случае под политическим обществом понимается совокупность различного рода политических и общественных организаций, стремящиеся к власти или к оказанию воздействия на государственную власть, отражая интересы тех или иных групп гражданского общества. Более того, в настоящее время наблюдается процесс определенной коммерциализации результатов социологических исследований (прежде всего в области социальной психологии), их активного использования, например, в рекламном бизнесе, в адвокатской практике, при подготовке и управлении персоналом (в частности, в сфере торговли и услуг) и т. п. Неоднозначность влияния данной группы потребителей социологической продукции на развитие социологической теории и на ее качество как научно-обоснованного знания также понятно. Наконец, и сами социологи являлись и являются составной частью гражданского и политического общества, имея свои собственные интересы в отстаивании тех или иных, порой явно противоречащих истине, теоретических концепций. Причем речь в данном случае может идти как о сознательном прислуживании власти или иным политическим силам, так и об упорном следовании неосознанно допущенным теоретическим ошибкам, нежелание их признавать по причине личных амбиций конкретных исследователей.
Следует, наверное, признать, что абсолютно объективных социологических исследований никогда не существовало, не существует, и, вряд ли, они когда-либо появятся. Иными словами, социология и социологи всегда были и будут в той или иной степени ангажированными, что влияет на качество социологических исследований, теоретических построений и рекомендаций, а главное — на формирование условий поступательного и сбалансированного развития общества. В этой связи родоначальник структурного функционализма (авторов и последователей которого часто обвиняли и обвиняют в реакционности и консерватизме) Т. Парсонс [T. Parsons (1902-1979)] в свое время вполне справедливо отметил, что обеспечение подлинно надежного общественного порядка является исключительно проблематичным делом, поскольку «природа его ненадежности и условия, на которых он существовал и может существовать, неадекватно представлены во всех популярных ныне концепциях общества, независимо от их политической окраски. Сохраняется глубокое различие между компетентным анализом и научной постановкой этой проблемы, с одной стороны, и ее идеологическим определением, рассчитанным на публику, — с другой»[25].
Эта проблема оказала свое влияние на возникновение кризисной ситуации в современной социологии и гуманитарных науках в целом. Причем катализатором указанной ситуации отчасти явилось ослабление идеологического противостояния в межгосударственных отношениях после окончания «холодной войны» и распада СССР, что, в частности, сказалось на снижении масштабов государственного финансирования социальной науки. Причем последнее обстоятельство особенно негативно отразилось на развитии российской социологии, поскольку она отвоевало свое право на существование в ее современном виде у «марксистско-ленинской философии» и «научного коммунизма», фактически, только к концу «перестройки». Заметим также, что на Западе идеологическое противостояние двух систем способствовало развитию социологической науки, на каждом этапе которого появлялись новые трактовки и результаты социологических исследований, расширялись границы социологического знания. Вместе с тем, его интерпретация, хотя и в меньшей степени, чем в СССР, также базировалась на политической идентификации, идеологическом лавировании, на имитации сути социальных процессов властными структурами. Это предопределило социальную обусловленность и социальную зависимость содержания социальных теорий и эмпирических исследований от тех идеологических установок и ценностей, которые приняты и проповедуются государственной властью, что в большинстве случаев негативно сказывается на качестве и научной ценности социологического знания.
В то же время нельзя не отметить и тот факт, что идея превращения социологии в так называемую «чистую» науку может ее окончательно погубить. Разработка социологических концепций, предназначенных исключительно для внутреннего потребления (другими социологами) с использованием особого «социологического» языка (непонятного для основной массы членов общества) может только окончательно отбросить социологию на обочину общественной и политической жизни. Таким образом, социальное существование и качество социологии как науки оказывается под угрозой и тогда, когда она замыкается в себе, приобретая форму «чистой» академической корпоративной науки, способной научно анализировать лишь политически незначимые объекты, и тогда, когда она расширяется до идеологических размеров ложной науки, призванной обустраивать и «консервировать» сложившийся социальный порядок.
В этой связи важно подчеркнуть, что хотя любые теоретические размышления и концепции могут использоваться в качестве идеологического механизма воздействия на общество, неправомерно было бы осуждать авторов указанных концепций, если их мысли и действия в основном были направлены на поиски истины. Причем независимо от того, находились ли они на службе интересов государственной власти (например, пытаясь предотвратить возможные негативные последствия от ее действий или бездействия), или являлись ее противником. Кстати, иногда сочетание опыта и заинтересованности позволяют одному человеку или небольшой группе людей увидеть вещи под таким углом, под которым другие этого еще не видят. Необязательно быть пророком, чтобы осознать надвигающуюся опасность для социального мира, и необязательно быть «реакционером» или «консерватором», чтобы пытаться эту опасность предотвратить. Но если социолог, стремясь удержаться при власти или примкнуть к тем, которые заинтересованы в ее захвате, перестает интересоваться поисками знания и сознательно подстрекает общество верить в ту или иную (как правило) популистскую концепцию как в истину в последней инстанции, то он отрицает самого себя как социолога и ученого. В этом случае он должен нести всю ответственность наравне с политическими силами, партиями и движениями, которым он служит.
Несомненно, одним из необходимых условий развития социологической теории является решение задачи более тесной интеграции социологии с другими гуманитарными (а в ряде случаев и с естественными) науками. Особо отметим необходимость более глубокого взаимодействия и взаимопроникновения социологии и экономических дисциплин, исследования экономических институтов, процессов и категорий в их социальном значении и социальном контексте [26]. Кстати, такой подход предполагает также разоблачение ошибочного, но весьма распространенного и культивируемого властью в общественном сознании представления, что существуют какие-то чисто экономические проблемы, изолированные от других жизненно важных для человека задач; что решение социальных вопросов возможно только вследствие и после обеспечения экономического роста. Нужно также отказаться от фетишизированного рассмотрения экономики исключительно в контексте проблем материального производства. Заметим, что эти представления, как и существование достаточно жестких разграничений научных интересов социологов и экономистов, а также представителей других социальных дисциплин, в определенной степени определялись и определяются субъективными факторами. В частности, их стремлением достичь некоторого компромисса и поделить сферы изучения общества, защитить межевые знаки, разделяющие границы своей научной ниши в форме монопольных корпоративных прав на предмет и ракурс исследования.
Характерно, что в последние десятилетия в рамках западной социологии вновь возник интерес к социологическому исследованию причин, целей и значения установившихся барьеров между различными научными дисциплинами. Авторы указанных исследований убедительно доказывают, что те, кто выступают и обосновывают необходимость установления, сохранения или усиления указанных барьеров, как правило, отстаивают вполне конкретные личные или групповые интересы, а их аргументация имеет вполне конкретную идеологическую окраску. Вместе с тем указанные исследования раскрывают также процесс появления новых научных дисциплин и направлений исследований, получающих, как правило, дополнительное финансирования от лица государства или иных заинтересованных структур [27].
Как показала история развития западной академической социологии, ее «огораживание» привело к тому, что социология, сосредоточившись на внеэкономических источниках социального мира, принимала экономические категории и институты как данное и на практике оказалась в роли «остаточной науки», ограничившись теми аспектами социальной жизни, которые другие научные дисциплины часто игнорировали. Последующая корректировка данного положения заключалась в том, что западная академическая социология, став автономной научной дисциплиной, обладающей особыми аналитическими средствами, перестала представлять собой единое целое, превратившись в совокупность в ряде случаев относительно дезинтегрированных, противоречивых и специализированных социальных наук [28]. В результате, как справедливо заметил в свое время американский теоретик социологии А. Гоулднер (Alvin Ward Gouldner), западной академической социологии стала присуща странная тенденция к амнезии. Включая в себя довольно разнородные по своим онтологическим, теоретическим и методологическим ориентациям школы, социология начала представлять собой науку, постоянно начинающую все сначала. Считается, что это также явилось одной из причин начавшегося кризиса социальных наук, который в настоящее время наблюдается не только в социологии, но и в области экономики, а также в других гуманитарных дисциплинах.
В этом выводе, конечно, есть своя доля правды. Но не меньшая доля правды имеется и в противоположном взгляде на указанную проблему. Ряд социологов вполне обоснованно полагают, что отсутствие в социологии «доминирующего теоретического подхода» не является признаком ее слабости или кризиса, поскольку «столкновение соперничающих теоретических подходов и теорий является выражением жизнеспособности социологии и спасает ее от догматизма». Более того, подчеркивается необходимость постоянной «ревизии» социологии, как и любой другой науки, для того, чтобы избежать распространения своего рода интеллектуального терроризма, лжи и предвзятости, превращения социологии в форму идеологической пропаганды [29].
Широкое распространение различных постмодернистских направлений [30], отрицающих саму возможность и необходимость общей социальной теории, конечно, можно считать одним из проявлений кризиса, но не социологии в целом, а устоявшихся стереотипов социологического мышления. Для появления и распространения постмодернистских течений существовали и существуют вполне объективные предпосылки: неприятие идеологической составляющей прежних социальных теорий, процесс «подавления» социологии политическими технологиями, необходимость более внимательного эмпирического анализа и изучения отдельных новых явлений в различных сферах социальной жизни, изменений в состоянии социума в условиях нарастания глобализационных процессов и проблем. Вместе с тем, нельзя согласиться со многими, по сути, идеологическими установками самих постмодернистов о том, что разработка и обсуждение новых парадигм социальной теории, якобы, является бесполезном запутыванием дела, подменой практических шагов по решению политических и экономических проблем пустыми разговорами, формой эскапизма. Те, кто полагают, что можно пренебречь задачей разработки новой общей социологической теории глубоко ошибаются. На практике это проявляется в том, что, предлагая решения отдельных социальных проблем, включая пути реформирования институтов гражданского общества, многие новые «теоретики» и политики на самом деле часто действуют на базе прежних идеологических установок, окрашенных в вульгарно либеральные, социально-дарвинистские или марксистские полутона.
Между тем, потребность общества в адекватной социологической теории, в получении как можно более объективных социологических знаний и социологической картины в настоящее время увеличивается. В значительной степени это определяется тем, что в современном социально-мобильном обществе для все большего числа людей возрастает необходимость все чаще действовать на свой страх и риск, т.е. ответственно и рационально, а не просто повинуясь устоявшимся или жестко сформулированным общественным нормам поведения. Такая необходимость, кстати, является во многом вполне закономерным явлением, поскольку только в этом случае потенциальные возможности и способности индивида могут быть реализованы наиболее полно. В свою очередь, дальнейшее раскрытия этих способностей и возможностей оказывает положительное воздействие и составляет, фактически, суть социально-экономического развития общества в целом. Вместе с тем, каждое социальное явление неизбежно имеет, по меньшей мере, две стороны. При этом условия для раскрытия способностей и возможностей индивидуума находятся в непосредственной зависимости от наличия в обществе адекватно организованных и эффективно функционирующих кредитных отношений, без которых невозможно никакое социально-экономическое развитие. Кроме того, требуется проведение ответственной социальной политики государства и формирование эффективной системы социального страхования, которую можно рассматривать в качестве одной из форм кредитных отношений в обществе.
Если с учетом сказанного обратиться к российскому обществу, то складывающаяся социально-экономическая и социально-политическая ситуация вызывает серьезные опасения. Наблюдается, с одной стороны, явная вульгаризация либеральных идей и принципов, которые используются государственной властью в качестве оправдания снижения своей ответственности, а точнее — безответственности и фактического отказа от выполнения социально-значимых функций. С другой стороны, полностью игнорируя либеральные ценности, представители власти вновь сосредоточили под своим непосредственным контролем банковскую систему и наиболее прибыльные объекты бизнеса, развивая наиболее неприглядные формы монополизма и подавления частной инициативы. При этом период длительного насаждения марксистской философии и социологии, их идеологическое давление, повсеместно ограничивавшее свободу самореализации личности [31], сменилось навязыванием многочисленных социологических опросов и рейтингов в качестве составных инструментов политтехнологии и манипуляции общественным мнением. В условиях, когда противоположная марксизму социологическая наука не успела пустить в социальном сознании достаточно серьезные корни, все это оказывает отрицательное воздействие на отношение значительной части граждан к социальной теории и социальным проблемам. Более того, создаются предпосылки для «оживления» марксизма в виде очередной формы социальной религии тоталитарного свойства. Сложилась ситуация, при которой средства массовой информации и представители различных социальных групп, далекие от знания основ и истории социологии, считает для себя возможным выдвигать различные проекты преобразования и управления российским обществом, пропагандируя их в виде очередных «волшебных палочек», способных без труда привести к всеобщему благоденствию. Одновременно значительная часть российского общества продолжает наивно верить во всесилие государства, в саму возможность того, что с приходом «хорошей» государственной власти наступит всеобщее счастье, будет создано все, что соответствует их идеалу и представлениям о справедливой жизни [32]. Вместе с тем наблюдается недоверие и пренебрежение к социальной теории и мнению представителей социальной науки, причем не только у радикально настроенных социальных слоев российского общества, но и у представителей государства. В совокупности все эти явления характеризуют отсутствие у широких масс элементарной гуманитарной образованности и социального воображения, искаженное представление о социальных, экономических и политических процессах, что, как показывает ретроспективный анализ, позволяет узкой социальной прослойке, добившейся властных полномочий, в течение длительного времени манипулировать социумом в ущерб социально-экономическому развитию страны.
В этих условиях немаловажное значение имеет осознание того, что такие расплывчатые идеологические понятия как «социальные цели», «общественные задачи», «определяющие направления общественного строительства», «общественное благо», «всеобщее благосостояние» и т. п., не содержат ни необходимого, ни достаточного обозначения конкретных направлений социальной политики [33], а также условий эффективного и рационального взаимодействия различных членов общества.
Ни благосостояние, ни счастье миллионов людей не могут определяться по единой шкале — «больше-меньше». Счастье и благополучие даже одного человека, не говоря уже о благоденствии народа, зависит от множества факторов, которые слагаются в бесчисленное количество комбинаций. Если оставаться на научной, а не на политически мотивированной позиции идеологического мошенничества, эти понятия нельзя адекватно охарактеризовать и представить как единую цель. Можно лишь с той или иной степенью достоверности говорить только об иерархии целей, общей шкале ценностей, в рамках которой каждый отдельный человек может определиться с имеющимися у него потребностями и возможностями. Существует, конечно, совпадения в потребностях и нуждах отдельных индивидуумов, которые по вполне объективным причинам заставляют их объединять свои усилия и возможности для достижения, формально, одной цели. Однако при этом часто оказывается, что эта общая цель не является собственно целью деятельности того или иного индивида, а представляет средство, которое различными членами общества или социальными группами используется для достижения разных целей. Не случайно мы постоянно сталкиваемся с ситуацией, когда в обществе (и не только в нашей стране) растет недовольство представительными органами власти, убежденность в их неспособности или нежелании выполнять общую волю избирателей. В свою очередь, это с неизбежностью вызывает недовольство любыми демократическими институтами. К парламентам начинают относиться как к бездеятельной «говорильне», считая, что они не могут в силу или неспособности, или некомпетентности исполнять прямую функцию, для которой были избраны. Этот факт обязательно используется заинтересованными в обеспечении монопольной власти политическими силами для распространения в народе, например, следующих убеждений: для создания эффективной системы власти необходимо ее отдать в руки «твердых хозяйственников», профессиональных экспертов и чиновников, развязать руки исполнительной власти и устранить бремя демократических процедур. С другой стороны, происходит процесс фетишизации понятия «демократия», предающий забвению многократно повторявшийся опыт истории, который свидетельствует, что сама по себе демократия не является панацеей. Еще в древней Греции и Риме демократические лозунги и процедуры активно использовались для приведения к власти тиранов, установления диктаторских авторитарных режимов. Заметим, что и Гитлер пришел к власти в Германии демократическим путем. Кстати, у Аристотеля понятие «демократия» как система государственного устройства в ее вырождающемся виде приравнено к используемому им термину «охлократия», означающему «господство толпы», неизбежным результатом которой является деспотизм [34]. Действительно, нельзя не признать, что правление (как правило, недолгое) однородного, догматического большинства может сделать демократию невыносимее авторитаризма и деспотизма [35], не говоря уже о возможности временной переориентации движения общества к тоталитаризму (возможно, через фазу глубокого социального распада, вызываемого революциями и смутами) со всеми негативными социально-экономическими последствиями. Поэтому проблемы и преимущества демократии необходимо рассматривать в контексте возможности обеспечения необходимого уровня ответственности и разделения властей, соответствия их прав и обязанностей, а также развития и укрепления институтов гражданского общества.
Этот факт, а также общие проблемы социологии, достаточно рельефно проявившиеся на рубеже двух последних тысячелетий в сфере познания общества, обусловливают важность попыток реализовать теоретический подход к построению социологии нового типа, которая должна учитывать своеобразие стохастических законов и амбивалентность социально-гуманитарного познания. При этом требует уточнения и теоретического переосмысления взаимодействие структуры социальной статики и механизмов социальной динамики. Необходимо определиться и с тем, почему в рамках современного общества обостряется ситуация неопределенности в отношениях между людьми и связанного с этим риска глубокого социального распада.
Существование любого развитого общества предполагает наличие высокого уровня разделения труда между его членами, а, следовательно, и риска, связанного, с одной стороны, с исполнением (вернее — неисполнением) каждым членом общества или социальной группой своих обязательств перед другими членами общества. С другой стороны, общество в целом в качестве необходимого условия своего существования в долгосрочном плане несет ответственность за тех лиц, которые еще или уже (временно или окончательно) не могут принимать участие в создании и производстве товаров и услуг, т.е. вносить своей вклад в развитие общества. Иными словами, у общества всегда существовала и будет существовать потребность в создании определенного страхового резерва. Но в современных условиях его формирование должно происходить с учетом локальных, отраслевых, техногенных, географических, страновых и глобальных рисков. Естественно, указанные риски возникают не только в результате рациональной деятельности человека, обусловленной процессом дальнейшего разделения труда (в том числе в глобальном масштабе), но и определяются независимыми от воли людей факторами.
Давно подмечено, что люди живут и функционируют в мире, условия существования в котором в значительной степени определяются другими людьми и их действиями. Причем эти другие люди, точно так же, как мы сами, стоят перед дилеммой выбора. С одной стороны, на их образ мышления и выбор действий оказывает влияние опыт и идеология «предшественников», которые учитываются при их самостоятельной оценке собственного благополучия и устойчивости своего положения. С другой стороны, они свободны в определенных пределах и являются субъектами, способными выработать новые направления развития мысли, в той или иной степени изменять сложившееся положение вещей. При этом далеко не всегда можно заранее достаточно точно и логически определенно знать, когда и какие они примут решения и какие выберут действия. Всегда существует риск, что они предпримут действия, которые будут или покажутся невыгодными для нас, принесут нам вред. Как заметил по этому поводу П. Штомпка, подобный риск «возрастает по мере того, как увеличивается число наших потенциальных партнеров, по мере того, как они становятся все более разнообразными, словом, когда наша социальная среда расширяется, усложняется, становится все менее прозрачной и все менее нами контролируемой»[36].
Однако страх к любым переменам, будучи питательной основной консерватизма, сам по себе является одним из проявлений риска социального распада, проявляющегося в различных сферах и сторонах человеческого общежития [37]. Довольно трудно бывает осознать, что, с одной стороны, приверженность к консерватизму, как и к революционным переменам, чревато негативными последствиями для развития общества и конкретных индивидов, а с другой — что любой риск несет в себе не только отрицательный, но и положительный заряд. Всегда существует высокая доля вероятности положительных перемен, устранение негативных и часто разрушительных для развития человеческой личности застойных явлений.
Особая форма риска социального распада возникает в результате и в процессе взаимодействия государственной власти и гражданского общества, а также в рамках системы разделения властей, включая риски, связанные с функционированием судебной и пенитенциарной системы. В этой связи исключительно важной задачей для социолога является понимание и выявление тех механизмов и условий, при которых современное общество может обеспечить необходимый уровень страховки для своего существования и развития, несколько нивелировав вероятные отрицательные последствия указанных рисков, сглаживая возможное обострение социальных конфликтов. Все это предполагает необходимость формирования обществом такой страховой конструкции, которая не допускала бы чрезмерной концентрации власти в руках отдельной социальной группы, создавала условия не только для ее рассредоточения или децентрализации, но главное — для повышения уровня ее ответственности. В частности, желательно было бы рассмотреть возможность установления обязательного отчисления государственными чиновниками различного ранга страховых взносов для формирования страхового фонда, задачей которого было бы возмещение ущерба гражданам, нанесенного действием (бездействием) представителей органов государственной власти. Распространенная сегодня практика возмещения такого ущерба исключительно за счет государственного и местных бюджетов, т.е. за счет всех налогоплательщиков, вряд ли можно определить и как социально справедливую и как способствующую повышению социальной ответственности власти.
При этом нужно четко осознавать, что в любом случае за все, в том числе и за необходимую страховку, или гарантию придется чем-то заплатить. Хотя сам термин «застраховаться», по существу, означает распределение рисков и затрат, а, соответственно, и выгод между всеми членами общества, проблема в том, что найти оптимальный вариант такого распределения трудно даже чисто теоретически. Поэтому задача адекватно понимаемой социальной политики заключается в создании механизма минимизации негативных последствий от любых форм обеспечения социального страхования (понимаемого в широком смысле слова). Основным критерием выработки такого механизма, в конченом счете, будут являться темпы социально-экономического развития общества и раскрытие все новых сторон и возможностей самореализации отдельной личности, сохранение такого уровня свободы индивида, который бы всегда оставлял шанс для появления направлений развития, которые просто невозможно заранее предугадать.
Одно из возможных условий эффективного «социального страхования» заключается в том, чтобы риски, связанные со страхованием каждого отдельного члена общества, как и ответственность по их купированию распределялись бы между членами общества равномерно, чтобы предотвратить ситуацию, при которой плодами страхования пользовались бы одни члены общества, а ответственность несли другие.
В любой страховой конструкции общественного развития должны присутствовать элементы добровольного и принудительного принятия членами общества ответственности за риск. Принудительный элемент страхования обеспечивается государственной властью. Однако необходимо четко осознавать, что данное принуждение может быть как обоснованным, так и нет. Сам факт необходимости принудительного элемента страхования не означает наличие обоснованного права со стороны государственной власти в произвольном порядке требовать от членов общества внесения страховых взносов (в том числе и в виде налогов). Необходимость принудительного страхования нельзя также сводить к наличию нерационального поведения со стороны индивидов, которые пытаются действовать на «авось», рассчитывая на то, что с ними тот или иной страховой случай не произойдет, а, следовательно, сами не в состоянии позаботиться о себе в трудной ситуации. Наоборот, было бы нерационально и вредно для общества в целом, если бы каждый индивидуум создавал для себя необходимый уровень страховой защиты (в виде соответствующих материальных и денежных запасов), ограничивая возможности использования имеющихся в обществе ресурсов. Поэтому и поведение индивидов, стремящихся свести свои страховые взносы к минимуму, следует признать вполне естественным; и государство не должно требовать от членов общества внесения обязательных страховых взносов (включая налоги), в объемах, которые тормозят социально-экономическое развитие.
Не следует смешивать два рода социальной защищенности: ограниченную и абсолютную. Первая достижима для всех, а следовательно, должна рассматриваться не в качестве привилегии, а законного права каждого члена общества. Абсолютная защищенность, которая не может быть предоставлена всем, а, следовательно, выступает только в качестве привилегии, допустима в свободном конкурсном обществе лишь в некоторых исключительных случаях для отдельных категорий лиц (например, для обеспечения независимости судей). Говоря о необходимом уровне социального страхования, речь, конечно, прежде всего идет о гарантированном минимуме для всех, о защищенности, определяемой неким стандартом уровня жизни, о помощи членам общества, ставшим жертвами непредвиденных событий, стихийных бедствий и других несчастий, которых человек не в силах ни предусмотреть, ни избежать. Вместе с тем для современного общества в условиях усиления процессов глобализации в высшей степени серьезной проблемой, отсутствие решения которой чревато крайне негативными последствиями, является обеспечение страхования на случай глубоких структурных изменений и спадов экономической активности. Такие изменения неизбежно сопровождаются ростом массовой безработицы и обострением социальной напряженности. Это требует формирование страхового механизма, позволяющего не только сглаживать негативные последствия, связанные с поражением тех или иных участников в конкурентной борьбе, но и препятствовать формированию монополий, поддерживать рыночные конкурентные принципы хозяйствования.
От того, насколько членам общества удается создать и активизировать весь страховочный пояс общества, т.е. застраховать его акторов при выполнении ими жизненно значимых действий, и тем самым — минимизировать социальные риски, зависят условия обеспечения социальной стабильности и развития общества. Поэтому важнейшее направление теоретизации социального знания связано с проникновением в суть процессов, ведущих к возникновению и распределению опасностей, которые в той или иной степени постоянно окружают любое общество. Общество социальной защищенности — это и есть общество распределенного, т.е. минимального риска для всех его членов, или общество минимального риска социального распада, который в своих крайних проявлениях может отбросить даже высококультурное общество в пучину варварства и дикости. Ярким свидетельством подобных трансформаций общества и социальной жизни, характеризующих социальный распад, являлись и являются гражданские войны.
Предложенное определение общества социальной защищенности можно использовать в качестве исходной основы формирования социально-стохастической теории, направленной на создание системного представления о закономерностях и существенных связях, равновозможных и равновероятных событиях в социальной реальности, а также как теоретический инструмент для анализа ситуаций неопределенности в общественной жизни и предсказания будущих событий.
Особое значение в этом контексте приобретает страхование современных денежных инструментов, выступающих в виде денежных обязательств коммерческих банков, которые на данном этапе являются основной формой денег. Речь идет не просто о страховании депозитов граждан в коммерческих банках, а о страховании, которое обеспечивает саму возможность существования и выполнения современной формой кредитных денег всех денежных функций (включая функцию средства сбережения). Эта форма страхования предполагает обеспечение стабильности функционирования развитой двухуровневой банковской системы при недопущении ее монополизации, а также любой формы зависимости от исполнительной власти, сохранении ее конкурсности, межбанковской конкуренции. Суть этой формы страхования заключается в том, что в случае банкротства банка потери несли только его собственники, инвесторы и лица, рассматривающие свои вложения в банк как источник получения дополнительного дохода; но обязательства банка перед клиентами и вкладчиками в том объеме, в котором они выполняют для них денежные функции (средства расчетов, средства платежа и средства сбережений) не должны уничтожаться даже при ликвидации самого банка.
В этой связи мы хотим обратить внимание на то, что социологи практически всегда упускали из виду описание общества, его особенностей и уровня развития, основанное на исследовании господствующей формы денег, условий, при которой та или иная форма денег выполняла денежные функции. И сейчас многие считают, что эти вопросы относятся исключительно к экономической науке. Между тем, представления в обществе и среди представителей социальных наук о том, что есть какие-то чисто экономические задачи, изолированные от других жизненных задач, являются ошибочными. Конечные цели деятельности человека всегда лежат вне экономической сферы [38]. Строго говоря, не существует и особых «экономических мотивов», если, конечно, не рассматривать под ними иррациональные интересы к накоплению богатства у «скупых рыцарей». Даже если экономику понимать в узком смысле — как производство, обмен и распределения материальных благ, то и в этом случае экономика представляет собой только совокупность факторов, влияющих на наше продвижение к иным целям. Можно согласиться с австрийско-британским экономистом и социологом Ф. Хайеком [F. August von Hayek
Между тем, сущность и проблему денег невозможно понять, если не учитывать их кредитную природу, а также социальную природу самого человека, его место и взаимоотношения в социуме, то, что находится вокруг нас в социальной ойкумене. Отношения, которые скрываются за формой денег, характеризуются системой прав и обязанностей, формирующейся в процессе появления относительно самостоятельных и свободных социальных субъектов, а также разделения труда между отдельными членами общества и социальными группами. При этом появление определенной формы денег есть результат часто неосознанного поиска людьми таких отношений, которые бы в наибольшей степени соответствовали экономически обоснованному распределению между ними прав и обязанностей при том или ином уровне производства, обмена, распределения и потребления товаров и услуг в рамках процесса разделения труда.
Деньги лежат в основе функционирования системы прав и обязанностей, определяющей условия взаимодействия членов общества в процессе разделения труда. С одной стороны, они представляют собой право на получение определенной доли национального дохода и национального богатства, а с другой — свидетельствуют о вкладе в его создание. Для того чтобы деньги могли быть носителями указанного права, это право должно быть подкреплено общественным признанием того, что оно было получено в результате деятельности, которая использовалась на создание товаров и услуг, необходимым другим участникам общественной жизни. Иными словами, каждому праву на получение определенной доли имеющихся наличии товаров и услуг должна противостоять ответственность по внесению вклада в создание того, что часто характеризуется не совсем корректным понятием «национальное богатство». Только в случае соблюдения в долгосрочном плане соответствия указанных прав (на получение товаров и услуг) и обязанностей (по внесению своего вклада в их создание), деньги и могут эффективно выполнять свои функции (меры стоимости, средства обращения, средства платежа, средства сбережений, мировых денег). Проблема, однако, в том, что всегда существовала и существует заинтересованность у значительного числа членов общества, но особенно — у представителей государства, получать как можно больше прав при меньших обязанностях и меньшем вкладе. В этих целях государство всегда стремилось монополизировать денежную эмиссию в своих интересах. Если таким попыткам не оказывалось противодействия со стороны общества, то это неизбежно отрицательно сказывалось не только на качестве используемой формы денег — приводило к их обесценению и порождало ситуацию, когда та или иная форма денег не могла выполнять своих денежных функций, но и вело к подавлению гражданского общества. В конечном итоге это всегда вызвало острейший экономический и политический кризис в обществе.
Как известно, любые нарушения соответствия прав и обязанностей, ответственности при выполнении общественно значимых функций неизбежно приводят к деформации в выполнении данных функций. И деньги в этом отношении не являются исключением из правил. При этом многое зависит от того, в какой форме указанные права могут и должны быть представлены для того, чтобы они отвечали интересам производителей и потребителей товаров и услуг, поддержанию процесса расширенного воспроизводства. Форма, в которой данные права количественно фиксируются, могут использоваться в качестве средств расчета, платежа и средства сбережений, и определяет форму денег.
Роль денег в обществе нельзя переоценить. Не совсем точным (если не сказать — совсем неточным) является сравнение денег с кровеносной системой экономики. Данный подход и аналогия не учитывает кредитной природы денег и, по сути, ограничивает их роль и значение только средством обмена (непонятно почему появившимся) между производителями и потребителями товаров и услуг. В действительности, наличие и качество денег, то, как они выполняют свои функции, во-первых, отражает адекватность или неадекватность функционирования системы прав и обязанностей между членами общества, а во-вторых, является необходимым условием сбалансированности всех частей экономического и социально-политического организма государства и общества, возможности его сохранения и дальнейшего развития. При этом каждому этапу социально-экономического развития и человеческого общества соответствовала и соответствует своя форма денег, наилучшим образом позволяющая реализовать на практике их функции.
Монополизация государством денежной эмиссии на практике всегда означала и означает стремление власти установить контроль над целями развития общества, существенно затрудняя (а временами и уничтожая) возможности наиболее эффективной самореализации индивидов, экономических субъектов, отдельных производств, отраслей, регионов и стран, а следовательно, способствуя формированию ситуации, характеризуемой высоким риском социального распада.
В современном обществе одной из основных форм ограничения возможностей человека является ограничение его доходов. Поэтому многие люди основную вину за свое бедственное положение возлагают на деньги, рассматривая их в качестве источника этих ограничений. Но причина при этом смешивается со следствием. Правильно видеть в деньгах, с учетом их изменяющейся формы, показатель, а также инструмент реализации и обеспечения свободной деятельности человека. Наличие денег, как и свобода, включают в себя в качестве составной части право выбора и связанные с этим риск и ответственность. В то же время, благодаря деятельности государства, а также других поддерживаемых им монополистических образований и социальных групп, используемая форма денег может превращаться в фактор закабаления человека. Правда, в этом случае указанная форма денег рано или поздно сама перестает выполнять денежные функции, обесценивается и замещается другой денежной формой, восстанавливающей в той или иной степени свободный обмен результатами своей деятельности между членами общества.
∗ ∗ ∗
Конечно, в рамках настоящей работы невозможно более подробно остановится на указанных вопросах, обеспечив понимание необходимости принципиально нового социального прочтения денег и эволюции денежных форм [40]. Невозможно было и детально охарактеризовать и проанализировать все сложившиеся к настоящему времени направления социальных исследований и социальной политики. Наша задача, раскрывая указанные направления, заключалась в том, чтобы показать, что сегодня идентификация социологии в качестве науки, а также важнейшего инструмента социального познания представляется крайне усложнившимся процессом, требующим нового научного видения, нового мировоззрения познания. Кроме того, свой научный потенциал социология сможет в полной мере реализовать (как и поддержать свой авторитет в обществе) только в том случае, если перестанет служить средством манипуляции личностью. ■