
УТОЧНЕНИЕ
СОЦИАЛЬНОГО ЗНАЧЕНИЯ
И КОРРЕКТИРОВКА
ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ
ИНТЕГРАЦИОННЫХ ПРОЦЕССОВ

Существует несколько аспектов, которые часто не замечаются при определении круга проблем и задач развития интеграционных процессов, а также при формировании среди членов общества различных ожиданий (как благоприятных, так и неблагоприятных) от тех или иных результатов интеграции. Вопросы, которые я собираюсь поднять, на самом деле относятся не только к проблематике идеологического обеспечения интеграционных процессов наших двух стран. Они носят концептуальный характер и затрагивают общие принципы и цели, а также определение критериев адекватности государственного и межгосударственного регулирования. Особое звучание указанные вопросы приобрели в условиях мирового кризиса, причины и последствия которого не могут не учитываться при анализе и оценке перспектив интеграции России и Беларуси.
Мировой кризис вызвал очередной всплеск интеллектуальной и идеологической активности, касающихся переформатирования основ мироустройства и формирования нового миропорядка, изменения сферы ответственности, роли и функций отдельных государств. Отдельное внимание уделяется проблематике, касающейся изменения соотношения между национальными и наднациональными целями, принципами и механизмами регулирования финансовых и денежно-кредитных рынков. Согласно точке зрения ряда широко разрекламированных экспертов, нынешний кризис обусловлен тем, что «международным рынкам необходимо международное же регулирование, но существующий его вариант основан на принципах национального суверенитета», а это приводит к появлению «финансового протекционизма». Поскольку они считают, что такая ситуация «угрожает подорвать и даже разрушить международные финансовые рынки», то, по их мнению, необходимо создание «никогда прежде не существовавшего» международного регулирования. Утверждается, что наличие указанного регулирования соответствует требованиям современного процесса глобализации [1].
При всей видимой логичности подобных рассуждений основанные на них рекомендации поднимают больше вопросов, чем предоставляют ответы на стоящие перед мировым сообществом вопросы. По-прежнему крайне расплывчато определяются цели и средства международного регулирования, не говоря уже о проблеме контроля самих «регуляторов». Давно известно, что бездумное применение определенных направлений и методов регулирования и злоупотребления со стороны регулирующих органов способны вызвать разбалансированность финансовой системы и привести к глубокому кризису. Отмечу также, что в настоящее время некорректно говорить о полном отсутствии международного регулирования финансовых рынков. В ведущих странах мира в течение последних 30 лет деятельность участников рынка подвергалась все более жесткому регламентированию с учетом предложений международных организаций. Нынешний кризис возник после принятия странами МВФ в качестве законодательных норм рекомендаций Базельского комитета по банковскому надзору. Подразумевалось, что эта мера, приведшая к ужесточению нормативов деятельности банков и финансовых институтов, направленная на повышение транспарентности и унификацию методов их регулирования в различных странах, обеспечит снижение рисков и повышение надежности функционирования банковских систем и финансовых рынков. Однако на практике результат получился совсем иным.
На протяжении всей истории цивилизации ни один из регулярно возникавших финансовых и экономических кризисов не обходился без того, чтобы в качестве средства исправления и предотвращения кризисных явлений не обосновывалась бы необходимость усиления государственного вмешательства и регулирования. За подобными «обоснованиями» часто скрывалось стремление представителей властных структур обеспечить для наиболее близких к ним финансовых компаний и банков монопольные позиции на рынке. В этой связи замечу, что непредвзятый анализ рекомендаций вышеупомянутого Базельского комитета позволяет заключить, что их разработка была отчасти обусловлена интересами ведущих государств и транснациональных банков по установлению контроля над движением денежно-кредитных потоков в мире и направления их в нужное для себя русло.
Но в данном случае я хочу сказать не только о существовании высокой вероятности того, что под видом рассуждений о необходимости формирования новой системы международного регулирования отдельные государства или неформальные властные структуры, функционирующие в тени государственных образований, могут преследовать собственные эгоистические цели. Проблема имеет более глубокие корни. Мы не подойдем к решению всего комплекса вопросов, связанных с современным этапом глобализации, а также с обеспечением устойчивого развития интеграционных процессов между нашими странами, если не подвергнем критическому осмыслению существующие теоретические воззрения на такие понятия, как государство и право, принципы государственного регулирования и денежной эмиссии, условия социального развития. Имеется в виду не формулирование новых конструкций «идеального» государства или наднационального регулятора, а переоценка естественных социальных основ права и власти, которые постоянно проявляют себя на практике, но до сих пор должным образом не отрефлексированы. Я в данном случае говорю о раскрытии социальных механизмов возникновения и изменения права, которые не ограничиваются темой положительного права или права, закрепленного государственными законами. Вопрос стоит о проблеме формирования и поддержания таких правовых отношений, которые отвечали бы задаче страхования условий, необходимых для дальнейшего социального развития, а не интересам сохранения привилегией тех, кто получил власть устанавливать правовые нормы в обществе.
Решение этой проблемы, в свою очередь, предполагает выявление и исправление изъянов, присущих концепции естественных прав. Различные варианты этой концепции с незапамятных времен использовались как для целей сакрализации государства и идеологического обоснования божественной природы власти вообще, так и в качестве антитезы позитивного права, устанавливаемого законами государства. В первом случае в общественное сознание внедрялась идеология, нацеленная на восприятие гражданами государственных законов как законов, хотя и изданных «по велению власти», но основанных не на произвольном мнении законодателя, а на понимании им божественных установлений и с учетом незыблемых и естественных устоев общества. В другом случае естественные законы трактовались в качестве доказательства необходимости ограничения государственной власти, а естественное право облекалось в форму естественного протеста против неправильных или несообразных с божественными установлениями норм государственного права. Причем естественно-правовые идеи (предполагавшие наличие над государственной властью высших инстанций) с равным успехом трактовались и в пользу абсолютной власти, и для обоснования демократических устоев светской власти и принципа «народного суверенитета».
Например, в «либеральных» версиях данной концепции во главу угла ставилась задача обеспечить свободу человека в его стремлении к самореализации и удовлетворению своих потребностей. Эта свобода определялась в качестве естественного права, которое формально признавалось ограниченным свободой и правами других людей. Но дело в том, что в такой трактовке границы указанной свободы оказываются размытыми. В результате задача раскрытия потенциала и способностей человека на практике трансформировалась в вопрос о механизме обеспечения свободы для избранных, тем самым превращаясь в идеологическое обоснование права сильного. Логическим завершением подобных обоснований неизбежно оказывается сознательная или неосознанная поддержка авторитарной власти как высшей и наиболее извращенной формы индивидуализма.
Кроме того, естественные права и свободы человека представители либеральных течений трактовали как данные свыше, отделяя и не рассматривая их в неразрывном единстве с возлагаемыми на человека обязанностями. Если естественные права признавались за человеком от рождения (а, в соответствии с отдельными трактовками — еще и до рождения), то установление обязанностей человека относилось (и до сих пор относится) к прерогативе общества и государства. Но в таком случае неизбежно оказывается, что государственной власти приписываются если не божественные, то сверхъестественные мифические полномочия.
С нашей точки зрения, приверженцы различных концепций естественного права часто упускают из вида одну простую мысль о том, что само право человечества на жизнь логично было бы сначала соотнести с вопросом о возложенных на него обязанностях. Конечно, оставаясь на научных позициях, в полной мере ответить на этот вопрос (по иному звучащий как вопрос о месте и роли человечества в мироздании) вряд ли когда-либо удастся. Тем не менее анализ данных социальной истории дает возможность найти и представить доступный научному пониманию вариант ответа на данный вопрос. Этот ответ можно получить на основе наблюдаемого в истории процесса постоянного раскрытия эмпирически неопределенной величины разнообразных физических и интеллектуальных возможностей, заложенных в человеке. Указанный процесс, который стимулируется стремлением людей удовлетворять свои изменяющиеся и возрастающие потребности, можно рассматривать как открытое научному осмыслению общее направление, отражающее исполнение на практике возложенной на человека обязанности, как наглядное проявление действия естественного или объективного закона человеческой жизни. Под человеком в данном случае подразумевается не отдельная личность, а интегральное понятие, включающее в себя совокупные способности различных индивидов, то есть всех людей или условного индивида, представленного человеческим сообществом в целом. Ведь раскрытие человеческого потенциала возможно только при наличии и посредством взаимодействия людей, при расширении и углублении разделения труда между ними, сопровождающегося все большим разнообразием индивидуальных способностей. Это предполагает приращение и изменение социальных связей, в том числе развитие и углубление интеграционных процессов между странами. Все это — эмпирически познаваемая реальность, которая в ходе человеческой истории демонстрирует себя все более отчетливо. Ее конкретным проявлением и отражением действия естественного закона можно считать возникновение новых и расширение круга ранее известных сторон человеческой деятельности, включаемых в понятие «человеческая культура». Причем само понятие «культура» в широком смысле можно охарактеризовать как отражение общего уровня развития человека, человеческих возможностей и способностей, как показатель такого развития.
При характеристике и раскрытии процесса раскрытия человеческого потенциала следует особо подчеркнуть еще один факт, который также обходят вниманием приверженцы традиционной концепции естественных законов и прав. Речь идет о понимании того, что человеческое развитие невозможно без готовности одних членов общества вносить больший вклад в создание материальных и духовных благ, чем они получают или могут получить в тот или иной конкретный период от других его членов. Самое простое доказательство данного факта — забота о детях и их воспитании, что, впрочем, характерно и для всего живого на земле. Особенность человеческого рода (в отличие от животного мира) заключается в том, что такие взаимоотношения постепенно стали проявляться в процессе взаимодействия людей, которые не были связаны родственными узами.
Осознание данного факта как необходимого условия, обеспечивающего возможность человеческого развития, приводит к следующему выводу. Для понимания социальных основ права следует говорить не о наличии у каждого человека естественного права по факту рождения, а о том, что это право появляется только в случае внесения им своего вклада в развитие и раскрытие способностей других людей. На практике такой подход реализуется по мере уяснения естественной нормы жизни, согласно которой человек не вправе требовать удовлетворения своих потребностей за счет других людей, не принимая на себя соответствующих обязанностей или предварительно не обеспечив результатами своей деятельности удовлетворение чужих потребностей. Иными словами, если человек получает удовлетворение своих потребностей за счет других, не предоставив ничего взамен, то у него возникает естественная обязанность перед другими членами общества, а у последних — естественное право. И наоборот, предоставив другим результаты своей деятельности (товары, услуги и т. п.), но не получая от них взамен ничего, что удовлетворило бы его собственные потребности, человек наделяется естественным правом по отношению к другим, а у других возникает в отношении него естественная обязанность. В этой ситуации он может быть назван «кредитором» общества, а остальные члены — «должниками».
Таким образом, для понимания основ права, как и социального значения интеграционных процессов, недостаточно осознавать, что человеческие способности проявляются только посредством взаимодействия людей в обществе, при расширении и углублении разделения труда между ними. За этой эмпирически познаваемой реальностью скрывается базовое условие социального развития. Речь идет о том, что люди, обладающие большими способностями, по собственной инициативе делятся результатами своей деятельности (включая знания и опыт) с другими, удовлетворяя их потребности. Взамен они могут получать лишь обязательства в виде признания их прав как кредиторов общества.
Разумеется, говоря о «кредиторах», я не ограничиваюсь узко экономической интерпретацией этого понятия [2]. Хотя мировой кризис в очередной раз продемонстрировал, что злоупотребления в денежно-кредитной сфере приводят к нарушению прав человека в глобальном масштабе, для меня важно обратить внимание на следующую мысль. В качестве естественного закона социальной жизни необходимо признать наделение именно кредиторов общества определенными правами и привилегиями. Иными словами, понятие «кредитор» предполагает признание другими членами общества заслуг или вклада данного лица в виде наделения его определенными правами. Форма фиксации указанных прав может быть различной.
Логично предположить, что исторически один из первых механизмов фиксации прав кредиторов связан с возникновением института вождей племен, старейшин и жрецов, которые вносили больший по сравнению с другими людьми вклад в жизнеобеспечение и существование племени или рода. Естественное признание прав этих людей на лидерство и руководство происходило путем наделения их определенными атрибутами и символами власти. Такое признание одновременно означало добровольное принятие на себя другими членами рода (племени) соответствующих обязательств (как должников перед кредиторами) по отношению к вождям и старейшинам.
Данное положение отчасти признавали авторы различных философско-политических концепций, однако вывод о том, что естественная основа власти определяется кредитной природой, то есть естественным (хотя и не всегда осознанным) признанием со стороны подвластных членов общества прав властвующих в качестве кредиторов, так и не был сделан. Между тем наличие соответствия между объемами прав и обязанностей, признаваемых естественным путем, может быть принято за основу при определении давно обсуждаемой проблемы обеспечения социальной справедливости.
Главная социально-политическая проблема заключается в том, что величина естественных прав не может оставаться постоянной. Появление естественного права у кредиторов, в частности, в виде признания их права на власть, не может само по себе сохраняться в одних и тех же объемах неограниченное время. Это право ограничено периодом, в течение которого результаты деятельности кредиторов способствуют социальному развитию и реализации человеческого потенциала (включая потенциал той или иной формы организации социума). Величина указанного потенциала определяется предельно возможным уровнем разделения труда и развитием способностей людей при данной форме организации своего общежития и поддерживаемой системе установленных в государстве (но уже не естественных) прав и обязанностей. Несоответствие между положительными законами и естественно признаваемыми правами и обязанностями на практике проявляется в распространении представлений о том, что сложившаяся в государстве и обществе система прав и обязанностей несправедлива.
Такое несоответствие возникает потому, что бывшие кредиторы достаточно часто стремятся сохранить за собой права, которые уже не пользуются признанием у других членов общества (бывших должников). Если подобное стремление реализуется (например, благодаря образованию монополий и предотвращению возможной конкуренции), бывшие кредиторы могут превратиться в неплатежеспособных должников общества. В результате происходит деформация соответствия между естественными правами и обязанностями членов общества и социальных групп, принимающая формы насилия, грабежа, эксплуатации, социально-политических конфликтов и распадов социальных и политических образований. Тем самым кредитная природа социального права на власть постоянно дает о себе знать.
Особым инструментом социальной фиксации и реализации прав кредиторов является институт денег, предоставивший их держателям право на получение различных товаров или услуг. Появление денег, в свою очередь, способствовало расширению кредитных отношений, росту производства товаров и услуг, а главное — формированию механизмов и условий все большей интеграции социума по горизонтали, что явилось одной из необходимых предпосылок преодоления границ родоплеменных отношений и формирования государств.
В отличие от любых видов социально организованных животных или насекомых, которым присуща лишь форма вертикальной интеграции, между людьми возникает и развивается горизонтальная интеграция, раздвигающая семейные, родоплеменные и государственные границы, способствуя все более полному взаимодействию, разделению труда и раскрытию заложенных в человеке способностей. И только в человеческом обществе присутствует такая форма правовых взаимоотношений, как деньги.
К сожалению, кредитная природа денег, их роль инструмента, обеспечивающего социальные права кредиторов и горизонтальную интеграцию человеческого сообщества, также до сих пор не осознаются. При этом значительная часть социально-экономических проблем в современном мире по-прежнему во многом является следствием политической реализации ложных теоретических установок и идеологии денежной политики, в значительной части определяющих каркас социальной жизни. Хотя всем очевидно, что деньги предоставляют своим держателям вполне определенные права, тем не менее, сохраняется представление о них как о неком, пусть и особом или даже условном, товаре, обладающем абстрактным качеством всеобщего эквивалента [3].
Появление и сущность денег не могут быть разумно объяснены, а адекватные социальные механизмы обеспечения денежной эмиссии в современных условиях не могут быть найдены, если по-прежнему придерживаться точки зрения тех философов и экономистов, которые рассматривают их значение лишь с позиции возникновения потребности в удобном инструменте для товарообмена. Не следует забывать, что все попытки обосновать появление денег из товарообмена сталкивались с рядом неразрешимых противоречий. Например, Адам Смит (1723–1790), признавал, что, если один человек обладал большим количеством определенного продукта, чем сам нуждался в нем, а другой испытывал в нем недостаток, но в данный момент не имел ничего, в чем нуждался первый, то между ними не могло бы произойти никакого обмена. Согласно его логике, для развития товарообмена «каждый разумный человек… должен был стараться так устроить свои дела, чтобы постоянно наряду с особыми продуктами своего собственного промысла иметь некоторое количество такого товара, который, по его мнению, никто не откажется взять в обмен на продукты своего промысла»[4]. Однако если считать, что каждый разумный человек обменивал свои продукты на товары, которые не были ему нужны, но пользовались повышенным спросом (согласно Смиту, никто не отказывался «взять их в обмен на продукты своего промысла»), то тогда нужно исключить из разряда разумных людей производителей таких товаров. По определению потребности этих производителей должны были полностью удовлетворяться в результате обмена их продукции на другие товары. Продукция остальных производителей должна была пользоваться меньшим спросом и ее неразумно было бы накапливать в расчете на то, что «никто не откажется взять ее взамен». Понятно, что именно производители товаров, пользовавшихся наибольшим спросом, испытывали главную потребность в появлении денег. Следовательно, выявленная Смитом проблема оказывалась неразрешенной. Отметим также, что наличие товаров повышенного спроса, при которых они свободно обмениваются на продукцию других производителей, не означает, что такие товары выполняют функции денег. Даже если пытаться «выводить» деньги из простого товарообмена, необходимо признать: для того чтобы они стали деньгами, нужен был относительный избыток этих товаров, поскольку они должны были использоваться их потребителями не по назначению (не в соответствии с их потребительной ценностью). Но в случае избытка таких товаров они бы уже не пользовались повышенным спросом. В соответствии с логикой Смита и многих современных авторов, эти товары не могли претендовать на статус денег, так как не было оснований рассчитывать на то, что никто не откажется взять их в обмен на результаты собственного труда. Если происхождение денег искать в товарообмене, то получается, что «каждый разумный человек» сначала должен был лишиться разума, иначе сложно объяснить, почему он вдруг захотел обменивать результаты своего труда на ненужные ему предметы. Только потеряв остатки разума, такой человек мог надеяться, что появятся столь же неразумные люди, которые начнут поступать аналогичным образом, что выбор ненужных предметов у них совпадет и они станут тогда «всеобщим орудием торговли», приобретя неизвестно как способность быть всеобщим эквивалентом. Абсурдность данного предположения очевидна. Не случайно все философы и экономисты (до А. Смита и после него), занимавшиеся проблемой денег, фактически подменяли вопрос об их появлении темой необходимости денег для товарообмена.
Между тем все рассуждения на эту тему приобретают логическую стройность, если осознать, что социальная необходимость денег заключалась не просто в обеспечении товарного обмена, а была вызвана потребностью формирования кредитных отношений между относительно независимыми и свободными субъектами, число которых увеличивается на каждой новой стадии исторического развития человечества. Глубинное основание этого развития, как я уже отмечал, состоит в том, что одни члены общества готовы вносить больший вклад в создание материальных и духовных благ, чем получают или могут получить в тот или иной конкретный период от других членов. Появление денег знаменовало собой начало функционирования социального механизма организации и реализации кредитных отношений, определяющих систему естественных прав и обязанностей членов общества [5].
Переосмысление социального значения и сущности денег имеет исключительно большое значение с точки зрения определения путей и направлений дальнейшей интеграции России и Беларуси. Сегодня в качестве одного из важнейших условий углубления интеграции вполне обоснованно называется переход на использование единой валюты. Но проблемы перехода к единой валюте не следует ограничивать вопросами, связанными с сохраняющимися разногласиями среди политиков и экономистов наших стран относительно подходов и принципов формирования единого эмиссионного центра, или единого Центрального банка. Основная проблема заключается не столько в появлении единого эмиссионного центра, сколько в понимании и обеспечении общих принципов организации денежной эмиссии, направленной на развитие и поддержание полноценных кредитных отношений. С этой точки зрения денежно-кредитная политика, в частности, Банка России, на примере которого можно выявить «гремучую смесь» из теоретических и практических ошибок в деятельности монетарных властей, вызывает резкое неприятие. Так, представители Банка России, с одной стороны, следуя подходам, вытекающим из современных концепций количественной теории денег, неправомерно позиционируют себя в качестве единственного источника денег в обществе, пренебрегая объективными потребностями экономических субъектов и возможностями расширения кредитных отношений в результате использования нерациональных методов регулирования банковской системы. С другой стороны, в мышлении представителей российских денежных властей явно сохраняются рудименты золотого фетишизма и худших традиций политики меркантилизма, проявляющиеся в представлениях о том, что эмиссия денег центральным банком должна обеспечиваться какими-то другими «настоящими деньгами», а не сама обеспечивать развитие кредитных отношений в необходимых для экономики объемах. Указанный золотой фетишизм сегодня проявляется как валютный: денежная эмиссия Банка России фактически полностью формируется за счет приобретения им иностранной валюты. Такая политика, фактически привела к превращению рублей в суррогат из долларов и евро, предназначенного для внутреннего пользования. Такая политика, обнаруживая себя в наращивании Банком России крупномасштабных валютных резервов (что является формой кредитования соответствующих иностранных государств), способствует формированию структуры российской экономики исключительно в соответствии с запросами и интересами ведущих стран мира, одновременно тормозя углубление интеграционных процессов внутри России и создавая дополнительные трудности для социального развития страны. Но самым тревожным фактом является практически полное непонимание на всех уровнях власти, что такая политика существенно увеличивает риск глубокого социального распада.
В качестве иллюстрации приведу цитату из работы одного из наиболее известных британских философов и экономистов XIX в. Дж. С. Милля (1806–1873) относительно целей меркантилистской политики. Во времена Милля постулаты меркантилистской теории и цели основанной на этой теории политики, проведение которой во Франции завершилось революцией, стали восприниматься в обществе в качестве «очевидного абсурда», что было «трудно даже вообразить, как можно было вообще когда-нибудь в подобное поверить». В частности, недоумение у современников Милля вызвал тот факт, что, в соответствии с указанной политикой, цитирую, «экспорт товаров поддерживали и поощряли (даже такими способами, которые были чрезвычайно обременительны для реальных ресурсов страны), поскольку… можно было рассчитывать, что выручка действительно будет состоять из золота и серебра. Импорт любых товаров, кроме драгоценных металлов, расценивался как потеря страной всей суммы стоимости этих товаров. Исключение составляли лишь те товары, которые можно было с прибылью реэкспортировать, или же материалы и оборудование для собственных отраслей промышленности, позволяющие производить экспортные товары с меньшими издержками и таким образом обеспечить больший объем экспорта. На мировую торговлю смотрели как на борьбу между государствами из-за того, какому из них удастся забрать себе самую большую долю из существующего в мире золота и серебра»[6].
Если заменить используемые Миллем слова «драгоценные металлы», «золото и серебро» на термин «иностранная валюта», то фактически получим характеристику современной политики российских монетарных властей. К сожалению, сегодня в России пороки указанной политики до сих пор не получили должного осуждения даже среди представителей научного сообщества. Вместе с тем наблюдаемый возврат к слегка модифицированному варианту меркантилистской теории и политики в определенной степени произошел вследствие того, что экономистами не была осознана кредитная природа денег и тот факт, что деньги — не просто средство товарообмена, а социальный инструмент фиксации и реализации прав кредиторов. Причем обесценение денег отражает наличие крупных диспропорций в системе формирования и распределения прав и обязанностей в государстве и обществе, отсутствие полноценных кредитных отношений, а также необходимых условий для их развития.
Понимание кредитной природы денег позволяет также понять, что государство, хотя ему, бесспорно, принадлежит весомая роль в страховании условий, необходимых для развития кредитных отношений и обеспечения денежного обращения, никогда не являлось и не может рассматриваться в качестве источника денег для экономики. В настоящее время денежная эмиссия, с одной стороны, должна основываться на развитии кредитных отношений, а с другой — обеспечивать условия для такого развития. Это предполагает соответствующие принципы организации банковской системы, корректировку основных ориентиров деятельности и переоценку функций коммерческих банков, механизмов их взаимодействия с Центральным банком, а также обеспечение как можно более полной независимости всего банковского сектора от исполнительной власти. При этом необходимо осознать, что значение коммерческих банков заключается не просто в перераспределении временно свободных денежных ресурсов (как это принято считать), а в активном участии в их формировании в процессе кредитной деятельности.
Ограниченные рамки моего выступления, к сожалению, не позволяют подробно остановиться на этом вопросе, а также на проблеме корректировки смыслового содержания социального развития, естественным образом возникающих социальных прав и социальных функциях государства. Безусловно, в одной статье или докладе невозможно рассмотреть все аспекты, касающиеся нового прочтения концепции формирования государства и права, измененного ракурса зрения на принципы, методы и цели государственного регулирования и идеологического обеспечения интеграционных процессов. Поэтому в тезисной форме отмечу лишь несколько узловых моментов.
Представляется корректным отказаться от определения представителей государственной власти как «слуг народа» при сохранении представлений о государстве как источнике «всеобщего блага». Подобные определения не только не содействуют адекватным умозаключениям относительно социального значения государственной власти, но и способствуют ложному пониманию полномочий и ответственности властных структур.
Понятие «общее благо» — крайне расплывчатое и неконкретное — приводит к размытым определениям функций и задач государства. При распространении представлений о сущности государства как инструменте обеспечения «всеобщего блага» основной задачей государства на практике всегда оказывалось сохранение сложившегося общественного порядка. А поддержание порядка, который позиционировался как «благо целого», на деле сводилось к силовому обслуживанию и защите привилегий властных структур. При этом достижение и обладание властью неизбежно воспринималось как обладание благом, для сохранения которого, помимо применения силы, использовались различные идеологические или религиозные обоснования государственной власти как блага для всех. Однако в течение всей истории существования различных государственных образований подобные обоснования, как и применение представителями власти силы, неоднократно демонстрировали свою недостаточность для реализации данной цели.
В настоящее время функции органов государственной власти и межгосударственных образований целесообразно оценивать с точки зрения формирования ими многоуровневой структуры страхования условий, обеспечивающих поступательное социально-экономическое развитие. Показатели и результаты последнего необходимо оценивать не просто на основе данных об объемах производства или уровня ВВП, а с учетом и в контексте создания условий для наиболее рационального использования человеческого потенциала. Понятие «социально-экономическое развитие» наполняется смысловым содержанием только тогда, когда отражает приращение и увеличение многообразия социальных связей, стимулирующих дальнейшее раскрытие способностей и возможностей человека. С этой точки зрения, положительные результаты интеграционных процессов обеспечиваются лишь в случае поиска, нахождения и воспроизводства адекватной системы прав и обязанностей членов общества, позволяющей поддерживать их необходимый баланс. Адекватной данная система оказывается до тех пор, пока она способствует естественному расширению кредитных отношений. Только в этом случае обеспечиваются условия для раскрытия возможностей и способностей индивидов, что проявляется в расширении свободы их творчества, углублении разделения труда и в укреплении социальной интеграции, уровня социальной взаимозависимости и социального партнерства.
Страхование условий социально-экономического развития включает в себя комплексное формирование законодательной базы, защищающей и обеспечивающей права кредиторов общества. Одним из ключевых направлений такого страхования является локализация и предотвращение цепной реакции потери денежных средств представителями реального сектора экономики и лавинообразного сокращения объема кредитных отношений, к чему до сих пор приводит неплатежеспособность банков и финансовых институтов. Поэтому банкротство и ликвидация банка как юридического лица (созданного учредителями для извлечения прибыли) должны сопровождаться мерами, гарантирующими его клиентам (предприятиям и гражданам) возможность бесперебойного использования принадлежащих им денежных средств (за вычетом обязательств банков по выплате процентов), то есть мероприятиями, направленными на сохранение банка как социально-экономической функции.
Под понятие «страхование социально-экономического развития» в полной мере подпадает также поддержание фундаментальных научных исследований, формирование организационных, материально-технических и иных условий, способствующих полноценной жизнедеятельности граждан. Речь идет о мерах, направленных на снижение риска возникновения и минимизацию последствий природных и техногенных катастроф, эпидемий и пандемий и т. п. Важно только подчеркнуть, что особенность адекватного выполнения государством страховой функции (по сравнению с любыми другими страховыми компаниями) заключается в том, что государственная власть должна уделять основное внимание не образованию страховых фондов в денежной форме, а созданию соответствующих материальных резервов и развитию объектов социальной и экономической инфраструктуры.
В ситуации усиления процессов глобализации серьезной проблемой, нерешенность которой чревата крайне негативными последствиями, является обеспечение страхования на случай глубоких структурных изменений и спадов экономической активности. Такие изменения неизбежно сопровождаются ростом массовой безработицы и обострением социальной напряженности. С нашей точки зрения, нерациональна и ущербна позиция радикальных либералов, согласно которой опора на внешнюю помощь всегда деструктивна, поскольку якобы она является компенсацией за неудачу и легко превращается в поощрение безответственности. В контексте правовых отношений, основанных на развитии кредитных отношений, такая помощь идет на пользу социальному развитию общества, поддерживая условия для раскрытия новых сторон и возможностей самореализации индивидов, включая шанс нахождения таких направлений творчества, которые просто невозможно заранее предугадать. Кроме того, обладая большей безопасностью на случай непредвиденных или негативных изменений, члены общества сохраняют более оптимистичное мировоззрение, большую веру в собственные силы, способность держаться на плаву и оказывать необходимую кредитную поддержку другим. Как свидетельствует жизненный опыт, надежда — лучший стимул, чем страх, культивирующий рабскую психологию в обществе, которое от этого становится не более устойчивым, а более хрупким, подверженным угрозе глубокого раскола. Для стабильного поступательного развития требуется сочетание индивидуальной ответственности и энергии с наличием социальной поддержки и взаимопомощи (как формы кредитных отношений), что не позволяет одним членам общества злоупотреблять своими преимуществами (включая и преимущества в конкурентной борьбе), а другим — злоупотреблять различными формами помощи со стороны социальных институтов.
Общий вывод, которым я хотел бы завершить свое выступление, заключается, во-первых, в необходимости рассматривать государственную власть и деньги как производные от естественно возникающих в обществе кредитных отношений между людьми. Во-вторых, адекватность государственного регулирования интеграционных процессов, а также направлений деятельности органов государственной власти различных уровней следует анализировать и оценивать прежде всего сквозь призму их соответствия задачам страхования и поддержания полноценных кредитных отношений как базового условия социально-экономического развития. Такой подход, с нашей точки зрения, позволяет не только демифологизировать представления о возможностях государственного вмешательства и государственного регулирования, но и по-новому взглянуть на проблему федерализма, а также на роль и значение межгосударственных институтов. Данный теоретический фундамент представляется предпочтительной основой для определения принципов согласования деятельности и интересов различных политических образований, нахождения путей минимизации социально-политических рисков, включая риски социального распада и возникновения международных конфликтов.