СОЦИАЛЬНАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ И ПОЛИТИКА

МОСКВА, 2008. ISBN 5-902936-07-1

МОНОГРАФИЯ

 России с начала 1990-х годов вместо устаревшего советского «идеологического пакета», провозглашавшего («прикрывая» политический смысл 6-ой статьи Конституции СССР о руководящей роли КПСС) наличие «социалистического общенародного государства» как государства, «выражающего волю и интересы … трудящихся всех наций и народностей страны», в политический и научный оборот было внедрено понятие «социальное государство». Положение о «социальном государстве» получило закрепление в статье 7 Конституции Российской Федерации, принятой на референдуме ⁶²  12 декабря 1993 года. «Российская Федерация, — записано в Основном Законе страны, — социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека». Это положение обернулось тем, что российское общество накрыла новая политическая волна идеологического тумана.

Если разобраться, то нельзя не понять, что любая конструкция, называемая государством, не может не быть социальной. Социум есть условие или среда, в которой возникает сама возможность появления государства. И любое государство как социальный институт всегда было призвано или вынуждено в той или иной степени выполнять определенные социально значимые функции (обеспечение безопасности и правопорядка, решение спорных вопросов между членами общества, защита окружающей среды, создание системы социального страхования и т.д.). В этой связи словосочетание «социальное государство» чем-то напоминает выражение «масло масленое». Но дело не в этой тавтологии (хотя всем известно: сколько ни говори слово «халва», во рту слаще не станет), которая кому-то может показаться безобидной, а сохранившим в себе известную долю наивности — даже вполне уместной с точки зрения постоянного напоминания представителям государственной власти своих истоков и задач (мол, «повторение — мать учения»). Дело в том, что сама социальная сфера при таком подходе начинает также рассматриваться исключительно как объект управления со стороны государства, что указывает на наличие априорных предпосылок в мышлении представителей государственной власти и части общества, которые сложились в период существования тоталитарных режимов. ⁶³  Дело еще и в том, что современная история уже знала один государственный режим, имевший название «социальный», о котором политики в России и за рубежом почему-то предпочитают не вспоминать. Речь идет о марионеточном режиме, установленном в 1943 г. национал-социалистической Германией в Италии, который получил название «Социальная республика Италия» (Repubblica Sociale Italiana). Если в России речь идет о подобном повторении, то это означает, что история нас ничему не научила. ⁶⁴ 

Не случайно социологами вскоре стали отмечаться реальные и потенциальные риски (внутренние и внешние) для становления в России гражданского демократического общества. К их числу относятся: насильственное подавление свободы и прав граждан; пренебрежение общественным мнением со стороны органов власти и высших должностных лиц; поддержка властью только апологетических и приспособленческих общественных сил; подавление, унижение, уничтожение оппозиции и т.д.

Поэтому указание в качестве цели политики российского «социального государства» на «свободное развитие человека» мало что значит. Кстати, сама по себе эта фраза во многом аморфна и неконкретна. В абстрактной форме понятия «свобода» и «свободное развитие» лишены своего исторического и социального содержания. Реальное значение указанные понятия обретают лишь в конкретной исторической и социальной обстановке, проявляясь как необходимость устранения некоего внешнего препятствия, сопротивление гнету: все эти обстоятельства начинают затруднять развитие человека как социальной личности. При этом любой человек, развиваясь в обществе, по определению, вынужден постоянно испытывать ограничения и давление со стороны социальных институтов, установленных законов, норм, обычаев и т.п., что в определенных пределах следует рассматривать в качестве естественного и необходимого явления общественной жизни. Иное дело, что, с одной стороны, границы указанных ограничений не являются раз и навсегда установленными, они объективно меняются под давлением потребностей социально-экономического развития, каждый раз наполняя понятие «человеческая свобода» конкретным содержанием. С другой стороны, существует постоянная угроза вырождения ранее достигнутых свобод отдельных социальных групп и индивидов в привилегии и монополии. Поэтому социально значимым являлось бы указание на то, что в задачу государства входит создание условий (или хотя бы — устранение препятствий) для неопределенно разнообразной человеческой деятельности, способствующей раскрытию возможностей и способностей индивидов как социальных личностей. ⁶⁵  Но, как мы уже отмечали, условия для раскрытия способностей и возможностей индивидуума находятся в непосредственной зависимости от наличия в обществе адекватно организованных и эффективно функционирующих кредитных отношений, без которых невозможно никакое социально-экономическое развитие. Кроме того, требуется формирование эффективной социальной политики и системы социального страхования, которую можно рассматривать в качестве одной из форм кредитных отношений в обществе.

Однако все эти условия были оставлены за скобками; отношение властных структур к социальной политике по-прежнему формируется, как и в советские времена, «по остаточному принципу». ⁶⁶  Вместе с тем сам термин «социальная политика» (как и «социальное государство») сначала был раздут до утопической идеи «государства всеобщего благоденствия», ⁶⁷  превратившись в некий троп социологического «мудрствования». За таким подходом скрывались и скрываются конкретные эгоистические интересы определенных политических сил и социальных групп, активно «зарабатывающих» на государственных социальных программах. Более того, за идеей «государства всеобщего благоденствия» реально пряталось лицемерное стремление представителей государственной власти уйти от ответственности за допущенные крупномасштабные просчеты в экономике и одновременно устанавливать «полезность» или «бесполезность» членов общества, что является не просто порочным, но и крайне реакционным с точки зрения потребностей и условий социально-экономического развития общества. ⁶⁸ 

Наиболее ярко это стремление проявилось в процессе передела государственной собственности и создании видимости законности ее приватизации. Кстати, ее результаты лишний раз подтвердили нерешенность основной проблемы и задачи, которая заключается не в создании «социального государства», а в обеспечении социальных условий для появления ответственного государства и реализации на практике принципа разделения властей.

В настоящее время общепризнано, что заявленные цели приватизации в России (появление «эффективного» собственника, социально-ориентированной рыночной экономики, обеспечение «социальной справедливости» и др.) не были реализованы в рамках практических шагов органов государственной власти, наделенных соответствующими полномочиями для осуществления приватизации государственной собственности. Но имеющиеся объяснения, почему это произошло, нельзя признать полностью удовлетворительными. Оправдание властью допущенных ошибок и злоупотреблений ссылками на то, что в таких масштабах приватизация проводилась впервые в истории, и в сложившихся условиях не было времени на серьезные раздумья, не могут считаться приемлемыми для социума. Если не было времени на раздумья — зачем делали вид, что якобы глубоко понимают рыночные отношения и принципы организации экономической деятельности, зачем обосновывали благотворное воздействие приватизации на все слои российского общества? И с виртуозностью факира молниеносно приступили к разделу наиболее прибыльных кусков госсобственности, да так, что до сих пор концов найти не могут. Или не хотят?.. Процесс социальной реконструкции не предназначен для того, чтобы на его примере можно было спокойно учиться на ошибках. В социальном конструировании ошибка — это всегда тяжелейшее преступление, а не алиби. К сожалению, мораль трагикомедии под названием «приватизация государственной собственности» свидетельствует о том, что социальные ошибки при социальных экспериментах являются для различных политических институтов российского государства чем-то вроде «переходящего красного знамени». Поэтому рассмотрим этот вопрос несколько подробнее.

С нашей точки зрения, ответ на него следовало бы начать с анализа самих целей приватизации, их соответствия задачам социально-экономического развития России. Важно оценить, являлся ли факт нереализованности заявленных целей приватизации исключительно результатом неправильных практических действий власти, допущенных злоупотреблений и нарушений законодательства (а также — отсутствия проработанных социальных механизмов приватизации), или же поставленные цели не могли быть достигнуты даже теоретически?

При выборе методов и характеристике целей приватизации государственной собственности в качестве идеологического прикрытия применялось понятие «социальная справедливость». Причем указанное понятие для обоснования «ваучерной приватизации» использовалось в качестве синонима уравниловки, каким оно на самом деле не является. Более того, обеспечить «социальную справедливость» с помощью раздачи ваучеров было просто невозможно. Если даже считать, что все или подавляющее большинство советских граждан эксплуатировались государством, которое за счет снижения их уровня жизни развивало тяжелую промышленность и военное производство, то социально справедливым было бы наделение особыми правами на приватизируемую государственную собственность, прежде всего, пенсионеров и лиц пенсионного возраста. Но, во-первых, само понятие эксплуатации государством своих граждан в действительности означало эксплуатацию с помощью государственного насилия одних граждан и социальных групп советского общества другими (в том числе посредством фактической уравниловки в системе оплаты труда), что выразилось, в частности, в появлении грубых диспропорций в развитии различных секторов экономики. Устранение указанных диспропорций неизбежно было связано с закрытием одних и перепрофилированием других предприятий и производств: для многих российских граждан и социальных групп реформы неизбежно должны были оказаться, по крайне мере на первом этапе, достаточно болезненными. В этой связи ответственный и «социально справедливый» подход государства должен был заключаться не в подушном распределении приватизационных чеков, качество которых в зависимости от места проживания и работы граждан неизбежно должно было существенно отличаться, а в создании необходимых условий для минимизации указанных болезненных последствий. ⁶⁹  Вообще, само по себе получение права собственности на какую-то часть бывшей государственной собственности не может рассматриваться в качестве необходимого условия реализации идеи социальной справедливости даже в теории. Ведь владение любой собственностью (а тем более собственностью на средства производства) предполагает ответственность и риск ее потери, не говоря уже об обязательном уровне экономической грамотности и подготовки, организаторских и иных способностях. Перековать мечи на орала — это, как показала широко разрекламированная в свое время в СССР конверсия, проще сказать, чем сделать. Но еще труднее найти желающих или хотя бы умеющих пахать (и в прямом, и в переносном смысле). В гораздо большей степени указанной цели социальной справедливости отвечала бы возможность получения пенсионерами денежных средств за счет приватизации.

Но даже в случае распределения государственной собственности с точки зрения социальной справедливости следовало использовать механизм формирования равноценных инвестиционных фондов, между которыми в равной пропорции были бы распределены акции всех приватизируемых государственных предприятий. И уже инвестиционные фонды распределяли бы среди населения равнозначные (хотя бы, на первое время) инвестиционные сертификаты, дающие право на получение прибыли инвестиционного фонда, формируемой за счет возможной прибыли приватизированных (акционированных) компаний. Теоретически, если следовать идее обеспечения социальной справедливости, на этих условиях должны были приватизироваться все предприятия, деятельность которых объективно могла приносить прибыль даже без дополнительных инвестиционных вложений. Правда, при этом варианте оставался нерешенным вопрос об обеспечении демонополизации экономики, а также формировании действенного контроля и управления деятельностью приватизированных (точнее социализированных с помощью акционирования) бывших государственных предприятий, что является необходимым условием для их эффективного (с точки зрения социально-экономического развития общества) функционирования. Реальным правом собственности на указанные компании, как это всегда бывает в случае распыления акционерного капитала, обладало бы руководство данных компаний, которое, как правило, действует в собственных интересах, а не в интересах акционеров. В таких условиях рассчитывать на получение акционерами прибыли (учитывая к тому же контрпродуктивное налоговое законодательство) было бы наивно. Более того, далеко не вся, а, вернее, лишь относительно небольшая часть бывшей государственной собственности даже чисто гипотетически могла принести прибыль. Основной объем приватизируемой собственности приходился на предприятия, которые нуждались в существенном реформировании и реорганизации, или требовали исключительно крупных вложений денежных средств для их перепрофилирования. Иными словами, для потенциальных собственников, по крайней мере, на первом этапе, указанные предприятия могли принести только убытки. Если бы все объекты бывшей государственной собственности являлись исключительно прибыльными, могли без каких-либо дополнительных затрат приносить доход только за счет смены собственника или изменения механизма управления, то никаких реформ проводить и не потребовалось бы.

В этой связи решение вопроса о социальной справедливости должно было рассматриваться только в контексте повышения государственной ответственности за социальное обеспечение и социальное страхование пенсионеров, других наименее социально защищенных российских граждан (включая рабочих и служащих, занятых на предприятиях и в отраслях, нуждавшихся в глубоком перепрофилировании). Иными словами, нужно было решать вопрос о перераспределении вырученных от приватизации денежных средств на адресную поддержку указанных социальных групп. Но откуда могли взяться эти денежные средства, если реальных денежных сбережений у основной массы населения практически не было, а те небольшие сбережения, которые существовали, должны были бы быть существенно скорректированы с учетом инфляции? Ведь и до либерализации цен инфляция существовала в скрытой форме — в виде дефицита практически всех товаров и услуг. Она неизбежно должна была перейти в открытую форму (в виде роста цен) даже при ответственном подходе властей к регулированию объемов денежной массы при начале реформ. К сожалению, проблема с инфляцией в стране существенно обострилась, поскольку ответственного подхода к ее решению у правительства РФ и Банка России и не намечалось. Подчеркнем, что все негативные явления в денежной сфере, такие как инфляция, отражают искаженную монополистической безответственностью и вульгарным насилием социально-экономическую и политическую организацию общества. Ее характерными чертами являются: этатистское закабаление, грубое нарушение принципов равноправного обмена между людьми результатами своей деятельности, возможность получения и сохранения доходов социальными группами, деятельность которых не отвечает потребностям развития общества.

Тот факт, что у российских граждан не было реальных сбережений, которые могли бы быть инвестированы ими на приобретение объектов государственной собственности, ставит под вопрос и правомерность провозглашенной позже «денежной приватизации», и саму ее цель — пополнение государственного бюджета, не говоря уже об обеспечении «социальной справедливости». Вообще, заявленные цели приватизации фактически противоречили друг другу и не могли быть одновременно достигнуты даже чисто теоретически.

В качестве одной из главных стратегических целей приватизации было объявлено появление «эффективного собственника». Однако определение «эффективный» в данном случае является некорректным, поскольку и само понятие «эффективный» представляется относительным, и его применение больше подходит к оценке деятельности конкретных предприятий (экономических субъектов), а также к общей оценке функционирования экономики, а не к определению собственника как такового. Ставить в качестве цели появление «эффективного собственника» — это все равно, что говорить о задаче создания «эффективного человека». Но такая постановка вопроса просто абсурдна. Некорректно поставленная социальная задача, предполагающая значительную долю неопределенности цели, всегда была и будет являться базой для различного рода злоупотреблений при ее решении.

Корректный подход при определении цели приватизации мог заключаться в постановке задачи формирования «ответственных собственников», отвечающих за принимаемые ими решения собственным капиталом и не обладающих негативными функциями «временщиков» по отношению к контролируемым предприятиям и организациям. Наличие указанной ответственности должно быть неотъемлемой составной частью экономической свободы индивида как собственника. Именно от наличия ответственных собственников и зависит во многом эффективность функционирования экономики. Но могла ли цель появления ответственных собственников крупных государственных предприятий быть достигнута в условиях, когда ни у кого из бывших советских граждан, включая лиц, составлявших номенклатурное сословие, не было достаточных сбережений, т.е. первоначального капитала, которым они готовы были бы отвечать, приобретая права на бывшую государственную собственность? Вопрос, как нам представляется, является риторическим.

Кстати, многие допущенные властью при приватизации злоупотребления и ошибки вытекают из сохраняющегося в нашем обществе вульгарного подхода и отношения к частной собственности исключительно как источнику получения бесплатных (даровых) социальных благ в виде прибыли. С учетом последствий марксистской идеологии, мы часто понимаем прибыль исключительно как присвоение капиталистом (собственником средств производства) прибавочного труда рабочих в результате их эксплуатации. Однако получение прибыли не равнозначно наличию эксплуатации. Прибыль — это и особая форма амортизации сбережений собственника, вложенных в развитие производства, которая непосредственно связана и с платой за риск (обусловленный возможной потерей указанных сбережений), и с вознаграждением за правильную (эффективную) организацию бизнеса (производства товаров и услуг). Прибыль только тогда обусловлена эксплуатацией чужого труда, когда результатом ее получения является наличие монополии на производство товаров и услуг, основанное на насилии (как правило, с использованием государственной власти) и насильственном ограничении (устранении) конкуренции. Причем в рамках монополистической системы хозяйствования не только прибыль, но заработная плата рабочих и служащих, занятых на предприятиях-монополистах, может быть результатом эксплуатации всех остальных членов общества, показателем принудительного перераспределения доходов в обществе.

Вместе с тем следует также учитывать, что прибыль государственных предприятий (а в целом ряде случаев и все их доходы) необходимо рассматривать как форму дополнительного налогообложения граждан. Соответственно, вся прибыль данных предприятий должна поступать в бюджет, или, по крайней мере, ее использование, как и размеры получаемых доходов рабочих и служащих данных предприятий, должны контролироваться и утверждаться органом законодательной власти в порядке, предусмотренном для государственных бюджетов соответствующего уровня. Ведь все объекты государственной собственности были созданы, а персонал государственных предприятий был нанят за счет средств налогоплательщиков, которые тем самым уже заплатили за предоставляемые этими предприятиями товары и услуги. В данном случае нет принципиальной разницы между государственными чиновниками, деятельность которых оплачивается за счет налогоплательщиков, и рабочими и служащими государственных предприятий. Не отличаются они также и от учителей школ, а также других представителей социальной сферы, содержащихся за счет бюджета, от которых не требуется не только получение прибыли, но и взимание платы за свои услуги (с родителей учеников, больных и т.д.), что рассматривается как нарушение закона, как форма взятки. Почему по отношению к государственным предприятиям, прежде всего тем, которые выступают в роли «естественных» монополий, производящих однородные по своим качественным характеристикам товары и услуги (например, электроэнергию), должен применяться другой подход?

Другое дело, что в подавляющем большинстве случаев такая форма организации производства товаров и услуг (когда государство создает предприятия и организации по их производству за счет средств налогоплательщиков) является крайне неэффективной с экономической точки зрения. При этом она всегда предполагает принудительное перераспределение доходов между членами общества, поскольку размеры произведенной налогоплательщиками предварительной оплаты (за счет налогов) любых создаваемых с помощью предприятий и организаций, принадлежащих государству, товаров и услуг не могут соответствовать объемам потребления ими указанных товаров и услуг. В результате одни налогоплательщики оплачивают потребление других. Не говоря уже о несоответствии качества произведенных на государственных предприятиях товаров и услуг предпочтениям потребителей и о формировании самых опасных форм градообразующих монополий. Причем получается, что за неудовлетворительную организацию государством процесса производства и распределения товаров и услуг, создание бесполезных промышленных объектов и т.п. расплачиваться опять должны все те же налогоплательщики. ⁷⁰ 

Но задачу повышения эффективности экономики следовало бы увязывать не просто с появлением частной собственности и частных собственников как таковых, а с устранением основ монополистической системы и практики хозяйствования, чего в действительности не было осуществлено. ⁷¹  Оценивать степень реализации данной задачи следует не просто на основе показателей объемов производства, в том числе уровня ВВП, но и с учетом индикаторов наиболее рационального использования человеческого потенциала российского общества в целом, что также было забыто. ⁷²  Даже при полном правовом признании частной собственности государство вполне может девальвировать ее значение путем соответствующего налогообложения, уничтожая при этом всякую заинтересованность в проявлении индивидуальной инициативы, в предпринимательстве, т.е. сводя на нет все потенциальные преимущества, которые связаны с функционированием такого института идентификации гражданского общества как частная собственность. При этом будет воспроизводиться в возрастающих масштабах преступность, поскольку люди начинают думать лишь о том, как избежать конфискационного вмешательства государства в их жизнь. Неизбежным результатом такой политики являются рост и расцвет коррупции.

Поэтому, учитывая объективную социально-экономическую ситуацию в стране, для повышения эффективности экономики (и создания хотя бы в перспективе предпосылок для формирования общества «социальной справедливости») необходим иной механизм приватизации, который на первом этапе ее проведения подразумевал бы передачу потенциально прибыльных объектов государственной собственности в аренду, включая заключение конкретных кредитных договоров с будущими собственниками. Одновременно требовалось формирование предпосылок для развития кредитных отношений и расширения банковского сектора, который включал бы различные по размеру и формам собственности коммерческие банки. Причем в расширении банковского сектора особенно нуждались регионы, которые в наибольшей степени должны были пострадать в результате проводимых реформ. В этих регионах одним из условий выхода из затруднительного экономического положения являлось бы развитие малого и среднего бизнеса. Как показывает опыт развитых стран, для целей активизации малого и среднего бизнеса в большей степени подходят не крупные, а малые и средние банки, но при должном уровне регулирования и поддержки их деятельности со стороны центрального банка. Для этого принципиально иным должен был стать и механизм денежной эмиссии Банка России, в основе которого лежало бы обеспечение развития кредитных отношений между коммерческими банками и представителями реального сектора при одновременном повышении ответственности собственников и руководителей коммерческих банков за принимаемые ими решения. Однако банковская реформа и развитие банковского сектора практически сразу стали определяться не социально-экономическими потребностями общества, а политическими целями властных структур, в том числе вопросами приватизации государственной собственности в интересах приближенных к ним социальных групп, в последующем получивших название «олигархические». В этом отношении приватизация государственной собственности в России отчетливо показала также негативные последствия объединения политической и денежной властей.

К сожалению, многие социологи, оценивая результаты российской приватизации, упускают из вида один из основных аспектов, связанный с приватизацией бывших государственных банков и формированием банковского сектора экономики, а также с деятельностью Банка России и использованием банковской системы правительственными чиновниками. Между тем, без оценки деятельности и состояния банковской системы, методов регулирования коммерческих банков, определяющих принципы организации и масштабы кредитных отношений в обществе, в полной мере оценить правомерность, законность и целесообразность приватизации государственной собственности в России просто невозможно. Подчеркнем, что именно в результате активно задействованных правительством в процессе приватизации государственной собственности коммерческих банков, тесно связанных с государственными чиновниками, была осуществлена попытка создать видимость законности «денежной» приватизации. Причем эта попытка, помимо того, что сама по себе имела крайне негативные социальные последствия (поскольку видимость соблюдения законов при их фактическом неисполнении самим государством расширяет социально-экономическую базу коррупции и криминалитета), оказала значительно большее разрушительное воздействие на состояние и развитие российского общества и экономики, чем это до сих пор принято считать.

Создание видимости законности приватизации государственной собственности могло, конечно, рассматриваться российскими реформаторами (и их иностранными советниками) как условие обеспечения необратимости проводимых экономических реформ. Однако видимость законности и законность приватизации — далеко не одно и то же. В условиях фактического отсутствия источников первоначального капитала внутри страны и формального отказа от продажи государственной собственности иностранному капиталу появление в необходимом объеме денежных средств у новых собственников могло происходить и происходило с использованием двух механизмов. Во-первых, за счет неоправданной денежной эмиссии центрального банка в виде кредитов, предоставляемых через «нужные» банки юридическим лицам из политических и коррупционных соображений, а также за счет аналогичных (по фактическим целям использования) финансовых субсидий правительства. Поскольку подобная деятельность неизбежно должна была приводить к разгулу инфляции, потенциальным покупателям государственной собственности из числа получателей кредитов и субсидий была обеспечена возможность конвертировать полученные кредиты в твердую иностранную валюту. Тем самым, с одной стороны, «первоначальный капитал», который должен был быть направлен на покупку государственной собственности, становился застрахованным от обесценения рубля; а с другой стороны — задолженность по полученным кредитам в рублях в результате той же инфляции сводилась к нулю. Это означает, что формируемый таким образом для нужных лиц первоначальный капитал, необходимый для обеспечения видимости законности будущих приватизационных сделок, должен был сопровождаться ростом внешней задолженности государства. Естественно, что погашение указанной задолженности цинично перекладывалось уже на всех российских налогоплательщиков. Мог ли этот вариант отвечать целям «социальной справедливости», соответствовал ли он задачам социально-экономического развития страны или интересам государственного суверенитета и независимости? Ответ понятен — не мог, не соответствовал.

Второй вариант «первоначального накопления» капитала для создания в дальнейшем видимости законности приватизационных сделок включал формирование и последующее мнимое банкротство различных финансовых пирамид, вовлечение в этот процесс средств населения, кредиторов и вкладчиков коммерческих банков, а также государственного бюджета.

Таким образом, оба механизма приватизации, последовательно реализованные правительством РФ и Банком России, предполагали перераспределение национального дохода и национального богатства за счет обесценения и/или фактического воровства денежных сбережений у основной массы населения, кредиторов банков, финансовых компаний и государственного бюджета. ⁷³  При этом возможности полноценного экономического роста, структурной перестройки экономики не только не увеличивались, но и уменьшались, не говоря уже о росте социально-политической напряженности, дискредитации, неприятии и отторжении экономических реформ значительной частью членов общества. Возникает даже, на первый взгляд, парадоксальная мысль о том, что абсолютно незаконный захват бывшей государственной собственности мог иметь менее негативные социально-экономические последствия для России, чем проведенная приватизация с созданием видимости ее законности. При этом не были достигнуты ни декларативные, ни произнесенные «про себя» цели приватизации, включая устранение крайне негативной (с социально-экономической точки зрения) психологии временщиков у лиц, получивших в свое распоряжение бывшие объекты государственной собственности. Хотя устранение таких установок, которые в той или иной степени были характерны для прежних государственных управленцев, чиновников и населения страны в целом, действительно можно рассматривать в качестве обоснования приватизации. Приватизация не способствовала и формированию необходимой массы ответственных собственников, ориентированных на долгосрочное развитие своих предприятий, накопление и обновление производственного потенциала. Более того, значительная часть ответственных собственников (представленных малым и средним бизнесом), которые появились не в результате приватизации, а за счет реализации собственных усилий, своего творческого и предпринимательского потенциала, отвечавшего потребностям социально-экономического развития, подверглась и до сих пор подвергается фактическому удушению. Причем одним из основных механизмов такого удушения является политика правительства РФ и Банка России в деле регулирования деятельности коммерческих банков. Это регулирование по-прежнему осуществляется данными «государственными структурами» с учетом своих узко понятых политических и коммерческих интересов, основывается на чем угодно, но только не на учете социально-экономических потребностей и возможностей развития кредитных отношений.

К сожалению, не прекращаются и манипуляции общественным мнением, в том числе по проблемам инфляции и банковской системы. Благодаря этому осуществлялись и осуществляются попытки заставить людей делать и выбирать то, в чем заинтересованы представители власти (причем выбирать так, чтобы люди сами не сразу осознали то, что они делают, а, как и в прежние времена, дружно выполняли команды с «голоса хозяина»). При сохранении игры в демократическое и либеральное правительство возрождаются административно-командные методы управления экономикой. Государственная власть на самом деле по-прежнему оказывается мало заинтересованной в четком функционировании рыночных институтов гражданского общества. Из этого следует, что в России отсутствуют действенные инструменты защиты интересов ответственных собственников, гарантии реализации принципа равных прав.

В этой связи мало понятными являются позиции ряда политиков и социологов, утверждающих, с одной стороны, что ответственность за негативные последствия приватизации полностью лежит на государстве (публичной власти), а с другой, признающих необходимость обеспечения больших законодательных гарантий защиты прав и интересов государства как собственника. Одновременно говорится, что именно государство «было обязано обеспечить правовые, институциональные и прочие условия, гарантирующие защиту прав и интересов граждан, общества и государства в целом в процессе разгосударствления собственности». Но тогда возникает вопрос: если государство, которое само устанавливает законы, призванные защищать права различных категорий собственников, контролируя и обеспечивая их исполнение, оказывается не в состоянии защитить себя, то как оно может защищать других? Следующий вопрос: от кого государство должно себя защищать? От самого себя? Какое же это государство? Или речь идет о создании какого-то идеального государства? Но наивно думать, что государственные ведомства в своей деятельности самоотверженно и бескорыстно когда-либо преследовали или будут преследовать только общественные интересы. Любая бюрократическая система всегда стремится к достижению большей власти и престижа, а это приводит к тому, что вмешательство государства в экономические процессы часто оказывается одним из главных источников дестабилизации экономической жизни. Причем зачастую органы государственной власти предпочитают использовать для решения сложных социально-экономических проблем наиболее простые и неэффективные административные методы, которые направлены на борьбу с последствиями, а не с причинами возникновения указанных проблем. Сегодня на словах «ответственность» — это то, что берет на себя государство в лице бюрократии, а на деле расплачивается за нее не одно поколение гражданского общества. Поэтому основная проблема заключается не в обеспечении законодательной защиты интересов государства, а в повышении реальной ответственности государства перед обществом, что включает в себя создание действенных условий для разделения властей, которые, хотя бы отчасти, взаимно контролировали и ограничивали свои аппетиты, но особенно — чрезмерные претензии исполнительной власти.

Как нам представляется, на современном этапе развития гражданского общества это предполагает выделение в качестве самостоятельного элемента государственной конструкции независимой от правительства денежной власти, которая включала бы в себя не только центральный банк, но и банковскую систему в целом. При этом центральный банк должен осуществлять денежную эмиссию исключительно на основе развития кредитных отношений между коммерческими банками и представителями реального сектора экономики, отвечая при этом за безусловную сохранность кредитных денег (в наличной и безналичной формах) совокупным капиталом банковской системы и сформированным страховым фондом.

Одновременно требуется изменить отношение к социальной политике, которая в последнее время вновь стала интерпретироваться в духе предоставления членам общества каких-то подачек, или милостыни. Размеры этой «милостыни» ставятся в зависимость от воли правительства и абстрактных показателей уровня экономического роста (например, ВВП), а не рассматриваются в качестве необходимого элемента для успешного социально-экономического развития. Не случайно правительственными чиновниками часто используется такая терминология (например, «социальный пакет»), которая подходит, скорее, для описания тюремной пайки, чем для определения основных направлений социально ответственной деятельности государства. Внедрение таких слов-призраков как «условия, обеспечивающие достойную жизнь», также можно расценивать как очередную попытку «покрыть» общество идеологическим навесом софистики. В таких условиях, кстати, особую опасность представляет практика эксплуатации низменных эмоций населения, чувств зависти, злобы, ненависти ко всем проявлениям богатства и материального благополучия, стимулирование доносительства и так далее. Этим, к сожалению, не гнушаются ни политтехнологи, ни представители различных политических партий, ни сама власть, что создает дополнительную угрозу и повышает риск социального распада.

Социальная политика и социальное страхование приобретают смысл лишь в случае создания условий для социально-экономического развития и предотвращения глубокого социального распада. Существование любого развитого общества предполагает наличие высокого уровня разделения труда между его членами, а следовательно, их взаимозависимости и риска, связанного с исполнением (вернее — неисполнением) каждым членом общества или социальной группой своих обязательств перед другими членами общества. Одновременно любое общество в качестве необходимого условия своего существования в долгосрочном плане несет ответственность за тех лиц, которые ещё или уже (временно или окончательно) не могут принимать участие в создании и производстве товаров и услуг, то есть вносить своей вклад в развитие общества. Иными словами, у общества всегда существовала и будет существовать потребность в создании определенного страхового резерва. Но в современных условиях его формирование должно происходить с учетом локальных, отраслевых, техногенных, географических, становых и глобальных рисков. ⁷⁴ 

Суть социального страхования (лежащего в основе ответственной социальной политики) заключается в создании для общества в целом и для отдельных его членов большей защищенности как необходимого условия для развития социума. Обладая большей безопасностью на случай непредвиденных или негативных для них социальных и иных изменений, члены общества имеют более оптимистичное мировоззрение, большую веру в собственные силы и способность держаться на плаву. Как свидетельствует исторический и жизненный опыт, уверенность в себе — лучшая моральная атмосфера для социально-экономического развития, чем неуверенность; надежда -лучший стимул, чем страх. Страх и отчаяние, конечно, могут побуждать людей к сверхусилиям, но положительный эффект от этих усилий если и будет, то только временным и скоропроходящим, а негативные последствия могут оказаться долгосрочными. Говоря словами А. К. Толстого, «как люди в страхе гадки — начнут как бог, а кончат как свинья». ⁷⁵  Страх и отчаяние культивируют подсознательную веру в неотвратимость зла и формируют рабскую психологию в обществе, которое от этого становится не более устойчивым, а более хрупким, подверженным угрозе глубокого раскола. Для стабильного поступательного развития больше подходит культивирование такого сочетания индивидуальной ответственности, энергии и социальной поддержки, которое не позволяет одним членам общества злоупотреблять своими преимуществами (включая и преимущества в конкурентной борьбе), а другим — злоупотреблять различными формами поддержки со стороны социальных институтов, включая и государство.

Точка зрения, согласно которой опора на внешнюю помощь всегда деструктивна для независимости индивида (поскольку один человек ставится в зависимость от милости другого, что ведет к уменьшению ценности самостоятельных усилий, такая зависимость является компенсацией за неудачу, которая легко превращается в поощрение безответственности), не учитывает один из важных социальных аспектов. Дело в том, что если указанная помощь рассматривается как объект права, основанного на обязательном социальном страховании, то оно в равной мере принадлежит и победителю, и проигравшему в конкурентной борьбе, удачливому и неудачнику. Её следует рассматривать не как гандикап, приносящий победу кому-то одному, а как равное для всех сокращение дистанции в жизненном соревновании, условие сохранения конкуренции и предотвращения монополизации, что идет на пользу всему обществу. Конечно, существует опасность, что характер и размеры данной помощи могут превратиться в форму обеспечения социальной безответственности одних членов общества, паразитирующих за счет других. Однако подобная опасность существует в отношении любых прав и свобод, злоупотребление которыми приводит к их трансформации в различные привилегии и монополии. Но бороться с указанными злоупотреблениями путем ликвидации самих прав и свобод членов общества невозможно. Такая борьба может привести лишь к злоупотреблению правом, в результате чего возникает тоталитарное полицейское государство. Необходимо только не допустить того, чтобы социальная политика государства была сведена исключительно к политике перераспределения материальных благ. Ведь при реализации такой политики возникает мощная бюрократическая организация (социальная бюрократия), начинающая значительную часть средств, собираемых с налогоплательщиков на социальные нужды, направлять на поддержание собственного экономического благополучия.

Вообще, не следует забывать, что потребность в государстве как социальном институте объективно выросла из необходимости выполнения им функции социального страхования в широком смысле этого понятия. Оно включает в себя и решение проблем, связанных с обеспечением правопорядка, безопасности личности и общества ⁷⁶  (в том числе и пандемической), с защитой окружающей среды и т.д. И понятно, что необходимую страховку, или гарантию членам общества всегда придется чем-то заплатить.

Теоретически, оплату членами общества установленных налогов и сборов можно сравнить со своего рода покупкой ими обязательного социального страхового полиса. Поэтому, в случае неправомерного покушения на их собственность, утраты трудоспособности и имущества в связи со стихийными бедствиями, несчастными случаями и т.д., они вправе рассчитывать на оказание помощи со стороны конструкции (которая на самом деле должна быть «встроена» в гражданское общество, а не «надстроена» над ним), называемой государством. Но при этом нужно четко понимать, что государство само по себе при оказании финансовой помощи лишь перераспределяет средства членов гражданского общества. И когда говорят о том, что та или иная общественно полезная деятельность, например, фундаментальная наука, может существовать и финансироваться только за счет государства (намекая при этом на социально-негативные стороны эгоизма частного капитала и недостатки рынка), не следует забывать, что в действительности, средства на эти цели изымаются у всех налогоплательщиков, то есть участников рынка. При этом между всеми членами гражданского общества распределяются риски потери средств (например, от неудачных научных проектов), а также риски, связанные с возможностью того, что положительные социальные результаты от использования указанных средств не будут получены в течение жизни тех, кто направил часть своих доходов (в виде налогов) на указанные цели.

Понятно, что отдельные члены гражданского общества или их незначительная группа просто не в состоянии делать подобные рискованные шаги самостоятельно. Поэтому дело здесь не столько в частнособственническом эгоизме, сколько в рациональном страховании рисков, которые могут относительно равномерно возлагаться на всех членов общества. Вместе с тем, это означает, что в любой страховой конструкции общественного развития должны присутствовать элементы добровольного и принудительного принятия членами общества ответственности за риск. Принудительный элемент страхования и обеспечивается государственной властью. Однако необходимо четко осознавать, что данное принуждение может быть как обоснованным, так и нет. Сам факт необходимости принудительного элемента страхования не следует рассматривать как существование обоснованного права со стороны государственной власти требовать от членов общества внесения страховых взносов (в том числе и в виде налогов) в произвольном порядке и в произвольном размере. Кроме того, само обоснование необходимости принудительного страхования нельзя сводить к наличию нерационального поведения со стороны индивидов, которые пытаются действовать на «авось», рассчитывая на то, что с ними тот или иной страховой случай не произойдет, а, следовательно, сами не в состоянии позаботиться о себе в трудной ситуации. Наоборот, было бы нерационально и вредно для общества в целом, если бы каждый индивидуум создавал для себя необходимый уровень страховой защиты (в виде соответствующих материальных и денежных запасов), ограничивая возможности использования имеющихся в обществе ресурсов. Поэтому и государство не должно требовать от членов общества внесения обязательных страховых взносов (включая налоги) в объемах, которые тормозят социально-экономическое развитие.

Не способствуют пониманию задач социального страхования и популистские рекламные лозунги типа: «деньги должны работать», «деньги можно закапывать или вкладывать», представляющие собой закамуфлированную «сказку» о чудесных последствиях выращивания денежного дерева на поле чудес в стране дураков. Заметим, что, используя подобные лозунги, власть обосновывает внедрение пенсионной реформы с обещаниями чудес от приносящей доход накопительной части пенсии. Объяснялось, что благодаря внедрению накопительной пенсии якобы будет преодолена проблема содержания все возрастающего числа пенсионеров для будущего поколения работающих россиян. По сути, было заявлено, что если не произвести реформу пенсионной системы, пропорция между работающей частью населения и пенсионерами в России станет такой, что доходов работающего населения (которые отражают объем производимых ими товаров и услуг) не хватит для того, чтобы обеспечить прожиточный минимум для будущего поколения пенсионеров. Поэтому правительство об этих будущих пенсионерах, которые в настоящее время находятся в самом продуктивном возрасте, хочет позаботиться, направив некоторые производимые ими обязательные пенсионные отчисления в накопительную часть. Последняя должна вкладываться в приносящие доход ценные бумаги (прежде всего, государственные). По логике правительства получается, что купленные за счет пенсионных накоплений ценные бумаги (а не будущие поколения работоспособных россиян) будут каким-то образом создавать для пенсионеров необходимые им товары и услуги. Тот факт, что основой возможных дополнительных доходов могут являться не сами по себе пенсионные (как впрочем, и любые) накопления, а то, насколько эффективно и продуктивно они будут использованы в качестве кредита теми, кому они сегодня предоставлены, просто замалчивается или не учитывается. Закрываются глаза и на тот факт, что в любом случае уровень благосостояния пенсионеров всегда будет зависеть от фактического объема товаров и услуг, который может быть обеспечен будущим поколением работоспособного населения.

Возможные результаты деятельности будущего поколения, конечно, закладываются сегодня и будут во многом определяться тем, насколько эффективно мы смогли использовать весь социально-экономический, научно-технический и культурный потенциал нашего общества. И в этом смысле рациональная организация денежно-кредитных отношений, формирование адекватной банковской и финансовой структуры, общей системы социального страхования действительно имеют исключительное значение. Но пенсионные накопления сами по себе к решению этой проблемы не имеют непосредственного отношения. Если пенсионные накопления сегодня будут вложены в государственные ценные бумаги, то есть предоставлены в кредит правительству, которое в свою очередь, направит их, например, на реализацию каких-нибудь очередных проектов переброски рек, строительство новых финансовых пирамид или на льготное кредитование иностранных государств, то ни на какие доходы от пенсионных накоплений рассчитывать не придется. От подобного использования денежных средств можно ожидать лишь сокращения возможностей для обеспечения достойной жизни как нынешних, так и будущих пенсионеров.

Крайне негативной оценки в этой связи заслуживают методы формирования и использования Стабилизационного фонда и валютных резервов Банка России. Заметим, что вместе взятые их размеры уже сравнительно давно превысили отметку в 400 миллиардов долларов США. При этом вложены они в долговые обязательства США и ведущих европейских стран, являясь, кстати, хорошим подспорьем для финансирования их военных затрат. Между прочим, они покрывают практически все затраты, направляемые на содержание профессиональной армии США и Великобритании. Тем временем, в самой России переход к профессиональной армии постоянно откладывается якобы по причине финансовых затруднений. Заметим также, что размеры средств, направляемых уже в течение нескольких лет российским правительством и Центральным банком РФ на такое льготное кредитование западных государств, примерно соответствуют (в сопоставимых ценах) общей сумме репарационных платежей, возложенных на Германию по итогам Первой мировой войны. Напомним, что в соответствии с Версальским договором первоначально (в 1921 г.) репарационные платежи были установлены для Германии в размере 32 миллиардов долларов США, что равняется примерно 395 миллиардам долларов США в современных ценах. Однако в 1929 году они были снижены до 26,35 миллиарда долларов США, составив приблизительно 324 миллиарда долларов США в сегодняшних ценах. Причем погашение этой суммы, которая практически всеми экспертами признавалась исключительно высокой и непомерно обременительной для страны (в конечном счете она была фактически «прощена» национал-социалистической Германии), планировалось растянуть до 1989 года. Хотя сами валютные резервы Центрального банка Российской Федерации и Стабилизационный фонд Правительства Российской Федерации нельзя назвать репарационными платежами, но разница (порядка 7-10%) между процентами, которые Россия получает по предоставленным и платит по полученным кредитам, очень сильно их напоминает. С учетом изложенных фактов возникает резонный вопрос о том, а на какое государство работают Правительство и Банк России?

Одно из возможных условий формирования эффективного «социального страхования» заключается в том, чтобы риски, связанные со страхованием каждого отдельного члена общества, как и ответственность по их купированию распределялись бы между членами общества равномерно. Важно избежать ситуации, при которой плодами страхования пользовались бы одни члены общества, а ответственность несли другие.

В вопросе о необходимом уровне социального страхования речь, конечно, идет о гарантированном минимуме для всех, о защищенности, определяемой неким стандартом уровня жизни, о помощи членам общества, ставшим жертвами непредвиденных событий, стихийных бедствий и других несчастий, которых человек не в силах ни предусмотреть, ни избежать. Вместе с тем для современного общества в условиях усиления процессов глобализации в высшей степени серьезной проблемой, нерешенность которой чревата крайне негативными последствиями, является обеспечение страхования на случай глубоких структурных изменений и спадов экономической активности. Такие изменения неизбежно сопровождаются ростом массовой безработицы и обострением социальной напряженности. Это требует формирования страхового механизма, позволяющего не только сглаживать негативные последствия, связанные с поражением тех или иных участников в конкурентной борьбе, но и препятствовать формированию монополий, поддерживать рыночные конкурентные принципы хозяйствования.

При этом, однако, не стоит смешивать два рода социальной защищенности: ограниченную и абсолютную. Первая достижима для всех, а следовательно, должна рассматриваться не в качестве привилегии, а в качестве законного права каждого члена общества. Абсолютная защищенность, которая не может быть предоставлена всем, а следовательно, выступает только в качестве привилегии, допустима в свободном конкурсном обществе лишь в некоторых исключительных случаях для отдельных категорий лиц (например, для обеспечения независимости судей).

Конечно, сам термин «застраховаться», по существу, означает распределить риски и затраты, а, соответственно, и выгоды между всеми членами общества. Но найти оптимальный вариант такого распределения, действительно, трудно даже чисто теоретически. Поэтому задача адекватно понимаемой социальной политики заключается в создании механизма минимизации негативных последствий от любых форм обеспечения социального страхования (понимаемого в широком смысле слова). Основным критерием выработки такого механизма, в конечном счете, будут являться темпы социально-экономического развития общества и раскрытие все новых сторон и возможностей самореализации индивидов, обеспечение такого уровня их свободного творчества, который бы всегда оставлял шанс для появления направлений развития, которые просто невозможно заранее предугадать.